ГЛАВНАЯ
страница

Constitutum
о концепции проекта

personalia
наши ведущие эксперты + наши авторы

natum terra
карта сайта

diegesis
концепции

sociopraxis материалы эмпирических исследований

methodo-logos размышления о методе

oratio obliqua критика, рецензии, комментарии

chora
публицистика, интервью

esse
эссе

sociotoria
форумы

habitus socis информация, аннотации, анонсы

studiosus
в помощь студенту (рефераты, консультации, методические материалы)

alterae terrae альтернативные ресурсы (ссылки)

 

Леглер В.А. Научные революции при социализме.


Глава III. Локальные идеологии

3. Масса с отрицательным зарядом 

Вспомним определение фиксизма из первой главы этой работы: фиксизм есть научное направление, отрицающее крупные горизонтальные перемещения в земной коре. Вот определение мичуринской биологии, данное ее основоположником:

«Генетика – раздел биологической науки о развитии организмов... В настоящее время существуют две генетики: старая и новая. Они резко противоположны в своих исходных положениях. Первая из них, именуемая менделевско-моргановской, признает в организме особую... зародышевую плазму... Новая генетика, мичуринского направления, отвергает основное положение старой менделевско-моргановской генетики... Мичуринская генетика не признает существования в организме какого бы то ни было особого от тела организма «наследственного вещества» (32, стр. 53-54)».

В этих определениях отражается одно существенное свойство локальных идеологий: преобладание негативного содержания над позитивным. локальная идеология нуждается в некоторой исходной позиции, которую она должна отрицать. Суть, ядро мичуринской биологии составляло отрицание хромосомной теории наследственности. Например, первые шесть разделов – или около 60 % объема – доклада Лысенко на сессии ВАСХНИЛ 1948 г. посвящены критике хромосомной теории наследственности, и только затем следует собственно изложение мичуринской биологии. Такова же структура любой другой статьи Лысенко. Научные работы академика Презента – второго по значению лица в мичуринской биологии – имеют целиком негативное содержание и названия типа «О лженаучных теориях в генетике». При этом мичуринцы как бы держат в руках зеркало: они аккуратно повторяют все положения классической генетики, но с противоположным знаком. Если у генетиков виды неизменны, то у мичуринцев они изменчивы; если там неопределенные и непредсказуемые мутации, то здесь – адекватные и направленные изменения; там приобретенные признаки не передаются по наследству – здесь передаются; там внутривидовая борьба существует – здесь не существует и т.д. Как говорит сам Лысенко: «Таким образом, основные исходные положения старой и новой генетики противоположны» (32, стр. 54).

Будучи зеркальным отражением классической генетики, негативная часть мичуринской биологии понятна, логична и осмысленна. Ее позитивная часть значительно менее организована. Она состоит из разрозненных высказываний академика Лысенко по различным вопросам биологии, в основном содержащихся в его книге «Агробиология», а также из прибавленных к ним в различное время концепций других ученых. Никакой единой связной биологической теории, в противовес классической генетике мичуринцы не имели.

Советские геологи в 70-е годы подавляющим большинством отвергали теорию плит, не имея какой-либо иной, всеми ими признаваемой альтернативной парадигмы. Мы видели, что в СССР одновременно разрабатывалось множество гипотез, альтернативных плитной тектонике, но не согласующихся друг с другом. Ученые в МГУ и ИФЗ (Институте физики Земли АН СССР) отвергали теорию тектоники плит, исходя из одних соображений, в ГИНе – из других, в ИГЕМе – из третьих, в Ленинграде – из четвертых, в Средней Азии, на Урале или Дальнем Востоке – из пятых, шестых и т.д. Общим было именно отрицание. Оно было закономерным, а позитивное содержание каждой альтернативной гипотезы – случайным. Можно сказать, что отрицание было первичным, а поиски альтернатив в целом вторичными, в нарушение известного нам куновского правила, что ученые отвергают какую-либо парадигму только в том случае, если имеют лучшую.

Физики-материалисты, отказываясь от буржуазной квантовой механики, не имели сколько-нибудь разработанной альтернативной теории. Приводя, например, формулу ядерной реакции, один из них доказывает, что здесь «в действительности масса не преобразуется в энергию» при помощи следующих рассуждений:

«В данном случае происходит своеобразное и еще конкретно не раскрытое наукой перераспределение величины массы, при котором масса не исчезает и которое является результатом глубокого изменения реальных связей системы... Никакого превращения массы в энергию не происходит, но совершается сложный процесс материальных преобразований, в котором масса и энергия... претерпевают соответствующие изменения (306, стр. 478)».

Позитивные высказывания такого рода только ослабляют позиции локальной идеологии, показывая, что ей, в сущности, нечего сказать. Поэтому физики-материалисты в большинстве случаев предпочитали ограничиться решительным «нет», не говоря никакого «да»:

«Термином «теория относительности» прикрываются два совершенно противоположные направления... Оба используют одинаковые математические уравнения, но их теоретические основы коренным образом различны... Когда физик-материалист говорит о теории относительности, он имеет в виду нечто совершенно отличное от того, что рисуют нам Эйнштейн и эйнштейнианцы в их «теории» (306, стр. 54)».

В борьбе с эйнштейнианством и теорией относительности место альтернативной теории откровенно занимает призыв создать таковую:

«Серьезнейшим недостатком в работе наших физиков и философов является то, что они до сих пор... по сути дела оставили без внимания задачу... разработки физических основ теории в целом.., отвечающих марксистско-ленинскому мировоззрению... Надо... открыть дорогу смелой физической гипотезе о сущности процессов, связанных с весьма быстрыми движениями, о Физической природе микрообъектов, об их структуре (306, стр. 70, 85)».

Астрономы-материалисты, отрицая зарубежные космогонические гипотезы, основанные на эффекте красного смещения, пишут:

«Несомненно, что в ближайшем будущем мы узнаем причину красного смещения и сможем доказать, что оно лишь подтверждает основные положения диалектического материализма, как это имеет место со всеми явлениями природы... Советские ученые... создадут всеобъемлющую космогоническую теорию, достойную великой эпохи, в которую мы живем, во славу нашей прекрасной социалистической Родины (1, стр. 117,119)».

И так в рассмотренных нами случаях происходит повсеместно. Антимарровское языкознание состоит главным образом из перечисления ошибок Марра, при этом сообщается лишь, что то или иное положение неправильно, а правильных положений взамен них не приводится:

«Марр внес в языкознание неправильную, немарксистскую формулу насчет языка как надстройки, и запутал себя, запутал языкознание... Язык нельзя причислить ни к разряду базисов, ни к разряду надстроек. Его также нельзя причислить к разряду «промежуточных» явлений между базисом и надстройкой, так как таких «промежуточных» явлений не существует... Был ли прав Н.Я.Марр, причисляя язык к разряду орудий производства? Нет; он был, безусловно, неправ (273, стр. 33, 36)».

Если у Марра язык надстройка, то у его оппонентов он не надстройка (а что – неизвестно), если там язык классовый, то здесь – неклассовый, если там язык образуется «взрывом», то здесь – «без взрыва» и т.д.

Отрицательная направленность локальных идеологий проявляется не только в самом содержании этих учений, но и в биографиях их лидеров. Посмотрим, например, на Вильямса, лидера локальной идеологии в почвоведении, глазами его учеников:

«В многолетней борьбе с педологами, с агрономами-антиструктурниками, со сторонниками мелкой вспашки и, наконец, в страстной борьбе со сторонниками минеральной агрохимии отточилось и окончательно оформилось диалектическое учение В. Р. Вильямса о почве и неразрывно связанное с ним учение о травопольной системе земледелия (305, стр. 93)».

Мичуринцы сами о себе говорили так:

«Пример борьбы мичуринцев с лженаукой – вейсманизмом-морганизмом, их последовательность, принципиальность, непримиримость ко всему реакционному являются образцом применения ленинско-сталинских методов в науке (305, стр. 317)».

Это явление хорошо объяснимо и непосредственно вытекает из обстоятельств возникновения локальных идеологий. Захватные идеологии по необходимости сосредотачивают свои интеллектуальные силы на критике противостоящих школ. Они стремятся свергнуть конкурирующую теорию и захватить научное сообщество. На создание собственного положительного учения сил остается слишком мало, и оно откладывается на потом. Психология участников захватной группы хорошо иллюстрируется, например, нижеследующей цитатой. Из нее видно, что они понимают под успехами науки и как представляют себе ее задачи:

«Советские ученые разгромили реакционные воззрения вейсманизма-морганизма, идеалистические «концепции» врагов материалистического павловского учения, антинаучные измышления вирховианцев, идеалистические «теории» резонанса и мезомерии в химии, поповские измышления буржуазных «космогонистов» в астрономии. Подъем и успешное дальнейшее развитие советской науки немыслимы без разгрома лжеучении, стоящих на пути прогресса научного знания (305, стр. 43)».

Негативная часть научной идеологии – это отпечаток, со знаком минус, соответствующей научной парадигмы. Поэтому в ней сохраняется много признаков собственно науки – наличие логической структуры, определенность понятий, однозначность, ясность и т.д. Позитивная часть находится в более сложном положении. Положительным содержанием реликтовых идеологий является старая парадигма, т.е. бывшая наука. Ее логическая структура разрушена предшествовавшим кризисом, и она находится в ситуации неопределенности, близком к допарадигмальному состоянию науки. Такова, например, геосинклинальная теория в антиплитной геологии. В захватной локальной идеологии позитивная часть является ее собственным творением и имеет совершенно иные признаки, чем научная парадигма. Что касается навязанных идеологий, то, на мой взгляд, было бы чрезмерным требовать от государства еще и создания научных теорий.

Тогда возникает вопрос, как практически локальная идеология определяет свои границы, т.е., например, как она решает, включить какую-либо частную гипотезу в свое основное содержание или нет? В науке ответы на такие вопросы определяются самой логической структурой парадигмы, но в локально-идеологических учениях такой структуры нет. Практически этот вопрос решается разными способами. Иногда идеология принимает в себя любые концепции, объединяемые лишь общностью того, что они отрицают, и не заботится о возникающих внутренних противоречиях. Такой характер имел фиксизм или антиплитная геология, в которых множество частных концепций объединялись лишь отрицанием горизонтальных движений в одном случае и плитных движений – во втором. Более организованный характер локальная идеология принимает тогда, когда она имеет ярко выраженного лидера или группу лидеров. В этом случае ее положительная часть состоит из высказываний самого лидера и санкционированных им высказываний других лиц. В таком состоянии находилась, например, мичуринская биология. Ее ядро состояло из высказываний ее лидера Лысенко, и оно могло расширяться, включая в себя, например, учения Лепешинской, Бошьяна, Опарина, Вильямса и других, либо сжиматься, например, путем выбрасывания за борт травопольной системы Вильямса в трудную минуту в начале 60-х годов.

Более внимательный взгляд на антиплитную геологию показывает, что внутри отдельных научных учреждений она организована сходным образом. Например, теоретической основой геологии в ГИНе являются высказывания его лидера академика Пейве. Кажущийся хаос гипотез создается вследствие обилия научных подразделений и, соответственно, их не подчиняющихся друг другу лидеров.

Наконец, во многих случаях позитивное содержание локальной идеологии определяется неким каноническим текстом, если лидер уже умер или по иным причинам труднодоступен. Примеры таких текстов – труды Марра для лингвистов-марристов; «Относительно марксизма в языкознании» – для лингвистов-антимарристов; труды Вильямса для агробиологов 50-х годов; «Краткий курс» для историков СССР и т.д.

Члены локально-идеологического сообщества обычно обязаны признавать высказывания лидера или канонический текст как истину, ничего не изменяя, не убавляя и не добавляя. При этом само содержание, сущность позитивного ядра идеологии есть вещь в большой степени случайная. Например, в сердцевине учения Лысенко лежал агротехнический прием яровизации. В послевоенное время использование этого приема прекратилось, но на общем состоянии мичуринской биологии это не отразилось. Уже говорилось о произвольном включении и выключении в мичуринскую биологию различных частных учений (Лепешинской и пр.). Положительное содержание может быть совершенно бессмысленным, как в антимарровском языкознании, но и это не имеет значения. Действительно важной частью локальной идеологии, ее инвариантом, являются два положения: А – отрицание зарубежной научной парадигмы, Б – признание правильности научно-идеологического учения и обещания быть верным ему. Эти два условия необходимо соблюдать для того, чтобы стать членом локально-идеологического сообщества. Позитивное же содержание идеологии может, при наличии гибкого и обладающего фантазией лидера, как угодно меняться или дополняться.

Существование живого лидера, способного расширять и менять научно-идеологические каноны, в общем благоприятно для локальной идеологии, поскольку создает впечатление активности, развития, движения. Если идеология долго опирается на канонический текст, не подлежащий расширению, то может возникнуть кризис в связи с отсутствием дальнейших проблем для разработки. В таком состоянии находятся, например, советские философы. В течение полувека в десятках тысяч книг и диссертаций они использовали все словосочетания, которые можно было произнести на базе трудов классиков, и вынуждены бесконечно повторять одно и то же. Такая ситуация для постороннего наблюдателя – например, журналиста, стереотипно представляющего себе науку как «создание нового» – будет казаться плагиатом, нарушением «научной этики», и может возникнуть курьезная дискуссия между учеными и журналистами, в которой обе стороны не понимают друг друга (154, 161). Журналисты, найдя в некоей докторской диссертации по философии массу текстуальных совпадений с трудами других авторов, приходят к выводу о «беззастенчивом плагиате». Ученые создают комиссию, тщательно изучают вопрос и приходят к выводу:

«Институт философии считает... что для обвинений... в плагиате и компиляторстве нет оснований (154, стр. 13)».

При этом журналисты жалуются на ученых, что «...не принадлежа формально к когорте специалистов в данной области, нелегко доказать даже очевидную истину, если она этой области касается» (154, стр. 13). Ученые в свою очередь жалуются на журналистов, не понимающих специфики данной науки:

«Если мы все работы будем рассматривать так, как рассматривалась диссертация.., то все они будут являться плагиатом. Ведь Карл Маркс... говорил о том, что всякий труд есть «коллективный труд» (161, стр. 13)».

Приведем образное описание другого такого кризиса, существующего среди литературоведов, исследующих одну древнерусскую рукопись:

«В последние десятилетия советская «словистика» находится в состоянии динамической статики, природа которой не в самой науке, а возле нее. Научный коллектив, говорят математики, дееспособен до тех пор, пока в нем есть некая критическая масса, то есть сумма полярных идей. Когда все сказали «да», то или тема исчерпала себя, или коллектив исчерпал свои возможности. Незримый коллектив специалистов по «Слову» существует в нашей стране издавна. И все говорят «да». Любые попытки изменения всеобщего взгляда на биографию «Слова» вызывают немедленную анафему. На поле – одна команда и вся состоит из защитников. Нападающие давно ушли в раздевалку. Команда имитирует яростную борьбу (277, стр. 15-16)».

Однако, локальная идеология, находящаяся в таком состоянии, имеет и сильные стороны. Она стабильна, апробирована десятилетиями и окружена тщательно разработанными системами аргументов, вследствие чего хорошо защищена от возможной критики. Когда идеология имеет активного лидера, то он в азарте может придумать что-нибудь совершенно несообразное и подставить все сообщество под огонь критики (как Лысенко придумал свое порождение одних видов другими). Стабильная локальная идеология от таких неприятностей застрахована. Невозможность нововведений в позитивной части можно компенсировать постоянным развитием негативной части, поскольку зарубежная наука продолжает развиваться, тем самым, поставляя все новые материалы для отрицания. Так возникает своеобразный отрицательный симбиоз, где советская наука развивается за счет возможности отрицать все новые и новые достижения зарубежной науки. В локальных идеологиях, находящихся в таком состоянии, высок процент заголовков типа «критика буржуазных концепций...», «несостоятельность идеалистических представлений о...», «против зарубежных теорий...» и т.д. и т.д. Обилие таких заголовков бросается в глаза на витринах многих книжных магазинов. В только что приведенном литературоведческом примере эта ситуация описывается такими словами:

«В этих условиях самая ценная фигура в науке – скептик. Сохранить его – значит, продлить жизнь науке. Защитники бессознательно понимают это, поэтому нашли себе противника за рубежом (277, стр. 16)».

Любопытно, что свойство негативности характерно и для больших политических идеологий. Известно, каким важным в различных идеологиях является понятие «врага» – классового, расового, национального, корпоративного, религиозного и т.д. Большое место в идеологиях занимает критика предшествующих или противостоящих общественных систем. Следовательно, это рассмотренное выше свойство сближает научные идеологии с политическими. Ниже мы увидим, что имеются и другие примеры такого сближения.

Назад ] К оглавлению ] Дальше ]

 

Hosted by uCoz