К некоторым особенностям употребления
имени в ритуале
Никитенко А.
Сущность того или иного обряда –
установление определенных, предсказуемых взаимосвязей между
человеком и окружающим миром. Выражение такой «интенциональной»
сущности обрядового действия в ритуальной песне как особом виде
фольклорной поэзии позволяет предположить очевидную сложность такой
песни как объекта исследования. В самом деле, если исследование
прагматического аспекта, в частности, связи фольклора и
действительности, заключается в том, чтобы «найти в истории те
причины, которые вызвали к жизни самый фольклор и отдельные сюжеты»
([7],.6), то исследование образно-эстетического отображения этих
причин должно учитывать его сложную взаимосвязь не только с
собственно историческим аспектом, но и с праксисом
непосредственно-современного артикулирования. Подобный праксис может
включать в себя, наряду с относительно каноническими обрядовыми
действиями и определенный элемент игры, проявляющейся как в самом
появлении произведения, так и в изменении его облика. Частным
случаем может стать заполнение недостающих или замещение
несуществующих лакун в структуре произведения, исполняющегося в
процессе обряда, недопустимое в артикулировании литературного
произведения (ср. «Фольклорный процесс – это непрерывный процесс
реконструкции и развития словесно-художественных образов,
опирающийся только на память», ([6], 54))
Данная статья посвящена такому
аспекту поэтики русских обрядовых песен, как средства взаимодействия
агента и мифологического персонажа в обряде на текстостроительном
уровне. Для анализа нами были привлечено 57 ритуальных песни из
хрестоматий «Народная песня Белгородского края» и «Народные песни
сел Купино и Большое Городище Шебекинского района Белгородской
области».
Целью данной работы
является расширение парадигмы представления об «агентивных»
средствах поэтического обрядового текста, в конечном итоге
смыкающегося с расширением представления о связи фольклора и
действительности.
Наличное представление в
ритуальной песне средств представления агента обрядового действия,
заинтересованного в установлении устойчивых связей между миром людей
и миром природы, служит, по-видимому, мерой его участия в обряде
наряду с другими персонажами. Такое представление вместе с тем
осложняется присущей фольклору мифологической призмой
мировосприятия. Миф неразрывно связан с обрядом, «миф и обряд – две
стороны одного и того же образа жизни древних людей – духовная и
«практическая» <…>миф – это рассказ, а обряд – его инсценировка»
([3], 34). Миф диктует логику обряда, но, являясь системой,
включающей в себя зачастую противоречивые элементы, допускает
присутствия в обряде определенного рода дихотомии.
Поэтому прагматические функции
действий агента, преобладающие в жанре ритуальной песни над
эстетическими, требуют пояснения с помощью нескольких систем
смыслов, в конгломерат которых можно включить как
утилитарно-мистический смысл ритуала, так и общий, дистанцированный
от конкретного действия мифопоэтический смысл. Характеризуя
последний в связи с функциями героя фольклора, известный советский
ученый Е.М. Мелетинский писал, что если «мифологическая логика
широко оперирует бинарными […]оппозициями чувственных качеств,
преодолевая […] «непрерывность» восприятия окружающего мира путем
выделения дискретных «кадров» с противоположными знаками», то
«преодоление этих антиномий [возможно] посредством прогрессирующего
посредничества, т.е. последовательного нахождения мифологических
медиаторов (героев и объектов), символически сочетающих признаки
полюсов».([5],356)
Герой ритуальной песни уступает в
выразительности герою, к примеру, исторической баллады. Как отмечает
исследователь Ю.Г. Круглов, «первая и самая важная примета
поэтического содержания […] ритуальных песен – отсутствие в них
развитых в общепринятом значении этого понятия образов
персонажей […] предметом изображения в ритуальных песнях стал
сам обряд, точнее – необходимость его реализации». ([5],стр.27).
Вместе с тем взаимодействие агента и соответствующего ему образа
ритуальной песни имеет ряд особенностей поэтического плана, не
сводимых к формально-смысловой характеристике.
Соответственно,
характерными чертами этой формы взаимодействия будут:
1).
Использование имени героя/объекта
в качестве своеобразной «скрепы» между частями текста по аналогии с
традиционными фольклорными причетами («Ходют, бродют колядушечки, /
Виноградие краснозеленое… Они ищут, да поищут, да Иванова двора/
Виноградие краснозеленое…», ([1], стр.69), «Ой, Калёда,/ Под лесом,
лесом/ Под темным зеленым, Ой, Калёда/ Ходили-бродили/ Семьсот
казаков»)
2).
Использование имени героя как
адресата в диалогической форме ритуальной песни с соответствующим
лексико-синтаксическим оформлением. Как правило, это обращение к
образу в достаточной мере абстрактному («Масленая, любимая моя/ Кабы
тебе семь недель, а посту одна. Масленая, я к тебе йду/ Кувшин масла
несу и блюдо творогу» ([2] 83)), но может включать и обращение к
реально существующему лицу, например, во время свадебного обряда:
«Как приходют к Натальюшке/ две верных подружки… Чего ты, Наталья/
Грустна и печальна?..»([1], стр.78))
3). Использование
имени героя/объекта в качестве дублирующего именования агента наряду
с личным местоимением «я» («Колида, заставют тебе,/ Колида, и шить и
прясть,/ Колида, початки мотать,/ Колида, я не умею», ([1], стр.
101)).
Указанные
особенности ритуальных песен позволяют предположить, что имя
мифологического персонажа выполняло в ряде своих прагматических
функций наряду с функцией определения и именования субъектов,
участвующих в ритуале, еще и дополнительные функции
текстостроительного плана, что в свою очередь сближает
прагматический аспект ритуальных песен с аспектом эстетическим.
Версия для печати
Литература:
-
Народная песня Белгородского
края: Хрестоматия, Белгород,1996, (под ред. И.В. Карачарова)
-
Народные песни сел Купино и
Большое Городище Шебекинского района Белгородской области:
Хрестоматия, Белгород, 1995, (под ред. И.В. Карачарова)
-
Косарев А. Философия мифа,
Москва, 2002
-
Круглов Ю.В. Русские обрядовые
песни, Москва, 1989
-
Мелетинский Е.М. Поэтика мифа,
Москва, 1976
-
Плисецкий М.М. Роль памяти в
фольклорном процессе /Проблемы фольклора, Москва, 1975 (отв.
редактор М.И. Кравцов)
-
Пропп В.Я. Фольклор. Литература.
История, Москва, 2002
|