|
||
| Версия для печати | ||
| Постоянный адрес этой статьи: http://www.socionavtika.narod.ru/printed/diegesis/nikitenko1_pr | ||
|
К некоторым особенностям употребления имени в ритуале Никитенко А. Сущность того или иного обряда – установление определенных, предсказуемых взаимосвязей между человеком и окружающим миром. Выражение такой «интенциональной» сущности обрядового действия в ритуальной песне как особом виде фольклорной поэзии позволяет предположить очевидную сложность такой песни как объекта исследования. В самом деле, если исследование прагматического аспекта, в частности, связи фольклора и действительности, заключается в том, чтобы «найти в истории те причины, которые вызвали к жизни самый фольклор и отдельные сюжеты» ([7],.6), то исследование образно-эстетического отображения этих причин должно учитывать его сложную взаимосвязь не только с собственно историческим аспектом, но и с праксисом непосредственно-современного артикулирования. Подобный праксис может включать в себя, наряду с относительно каноническими обрядовыми действиями и определенный элемент игры, проявляющейся как в самом появлении произведения, так и в изменении его облика. Частным случаем может стать заполнение недостающих или замещение несуществующих лакун в структуре произведения, исполняющегося в процессе обряда, недопустимое в артикулировании литературного произведения (ср. «Фольклорный процесс – это непрерывный процесс реконструкции и развития словесно-художественных образов, опирающийся только на память», ([6], 54)) Данная статья посвящена такому аспекту поэтики русских обрядовых песен, как средства взаимодействия агента и мифологического персонажа в обряде на текстостроительном уровне. Для анализа нами были привлечено 57 ритуальных песни из хрестоматий «Народная песня Белгородского края» и «Народные песни сел Купино и Большое Городище Шебекинского района Белгородской области». Целью данной работы является расширение парадигмы представления об «агентивных» средствах поэтического обрядового текста, в конечном итоге смыкающегося с расширением представления о связи фольклора и действительности. Наличное представление в ритуальной песне средств представления агента обрядового действия, заинтересованного в установлении устойчивых связей между миром людей и миром природы, служит, по-видимому, мерой его участия в обряде наряду с другими персонажами. Такое представление вместе с тем осложняется присущей фольклору мифологической призмой мировосприятия. Миф неразрывно связан с обрядом, «миф и обряд – две стороны одного и того же образа жизни древних людей – духовная и «практическая» <…>миф – это рассказ, а обряд – его инсценировка» ([3], 34). Миф диктует логику обряда, но, являясь системой, включающей в себя зачастую противоречивые элементы, допускает присутствия в обряде определенного рода дихотомии. Поэтому прагматические функции действий агента, преобладающие в жанре ритуальной песни над эстетическими, требуют пояснения с помощью нескольких систем смыслов, в конгломерат которых можно включить как утилитарно-мистический смысл ритуала, так и общий, дистанцированный от конкретного действия мифопоэтический смысл. Характеризуя последний в связи с функциями героя фольклора, известный советский ученый Е.М. Мелетинский писал, что если «мифологическая логика широко оперирует бинарными […]оппозициями чувственных качеств, преодолевая […] «непрерывность» восприятия окружающего мира путем выделения дискретных «кадров» с противоположными знаками», то «преодоление этих антиномий [возможно] посредством прогрессирующего посредничества, т.е. последовательного нахождения мифологических медиаторов (героев и объектов), символически сочетающих признаки полюсов».([5],356) Герой ритуальной песни уступает в выразительности герою, к примеру, исторической баллады. Как отмечает исследователь Ю.Г. Круглов, «первая и самая важная примета поэтического содержания […] ритуальных песен – отсутствие в них развитых в общепринятом значении этого понятия образов персонажей […] предметом изображения в ритуальных песнях стал сам обряд, точнее – необходимость его реализации». ([5],стр.27). Вместе с тем взаимодействие агента и соответствующего ему образа ритуальной песни имеет ряд особенностей поэтического плана, не сводимых к формально-смысловой характеристике.Соответственно, характерными чертами этой формы взаимодействия будут: 1). Использование имени героя/объекта в качестве своеобразной «скрепы» между частями текста по аналогии с традиционными фольклорными причетами («Ходют, бродют колядушечки, / Виноградие краснозеленое… Они ищут, да поищут, да Иванова двора/ Виноградие краснозеленое…», ([1], стр.69), «Ой, Калёда,/ Под лесом, лесом/ Под темным зеленым, Ой, Калёда/ Ходили-бродили/ Семьсот казаков») 2). Использование имени героя как адресата в диалогической форме ритуальной песни с соответствующим лексико-синтаксическим оформлением. Как правило, это обращение к образу в достаточной мере абстрактному («Масленая, любимая моя/ Кабы тебе семь недель, а посту одна. Масленая, я к тебе йду/ Кувшин масла несу и блюдо творогу» ([2] 83)), но может включать и обращение к реально существующему лицу, например, во время свадебного обряда: «Как приходют к Натальюшке/ две верных подружки… Чего ты, Наталья/ Грустна и печальна?..»([1], стр.78)) 3). Использование имени героя/объекта в качестве дублирующего именования агента наряду с личным местоимением «я» («Колида, заставют тебе,/ Колида, и шить и прясть,/ Колида, початки мотать,/ Колида, я не умею», ([1], стр. 101)). Указанные особенности ритуальных песен позволяют предположить, что имя мифологического персонажа выполняло в ряде своих прагматических функций наряду с функцией определения и именования субъектов, участвующих в ритуале, еще и дополнительные функции текстостроительного плана, что в свою очередь сближает прагматический аспект ритуальных песен с аспектом эстетическим. Литература:
|
||
|
|
