Верховский А.
Политическое православие в российской публичной политике. Подъем
антисекулярного национализма.
Вернемся к модели политического православия как системы,
где удельный вес элементов определяется и их политическим значением, и
степенью их православности (то есть приоритетом религиозного мотива перед
каким-то иным). Понятно, что эта модель весьма приблизительна, но учет
"параметра православности" действительно необходим.
Дело в том, что для общества в целом, а также и для
власти, и друг для друга видимые знаки православности того или иного деятеля,
той или иной группы, проявляющиеся в первую очередь в содержании, тональности
и терминологии политической речи, но также в круге политических друзей, даже
иногда в манере поведения, имеют вполне определенное значение. В давно
секуляризованной и далеко отошедшей от всякой православной традиционности
стране кто угодно может выдавать себя за православного (это порой делали,
например, проповедники других религий), кто угодно может ссылаться на
православие (а также на русскую культуру, космические энергии и вообще на что
угодно), и поэтому теперь включение православности в свой политический образ и
свою программу требует некоторых подтверждений (таких же подтверждений
требует, скажем, включение коммунистической риторики). В числе таких
подтверждений – причастность к Церкви (но не обязательно к ее руководству или
вообще к клиру) как естественному вместилищу и критерию православности (в
ортодоксальном христианстве конфессиональную организацию невозможно отделить
от самой религии), а также как хранителю "символического капитала" российской
культуры, державности и духовности[1].
Важно также, что инициатором и главным двигателем во всех
обсуждавшихся темах являются именно церковные православно-политические
активисты. Иные источники самостоятельной инициативы в политическом
православии в последние годы не способны уже стимулировать политических
партнеров. Например, А. Дугин, оказавший огромное влияние на оппозиционную
политическую мысль в первой половине 90-х, с тех пор сильно выиграл в
общественном статусе, но зато потерял во влиянии: неоевразийские идеи уже
успешно адаптируются другими.
Рассматривая политическое православие в нашей модели,
придется, например, считать, что огромная КПРФ во главе с вовсе
неправославными или не слишком православными лидерами занимает место далеко не
пропорциональное своему электоральному потенциалу. А церковные православные
националисты имеют больший вес, чем недавно утвердившиеся в православии лидеры
РНЕ.
Тогда политическое православие можно описать следующим
образом. Во-первых, это достаточно обширный сектор российской политики, но его
"центр тяжести" находится далеко от центров власти: симпатизанты православной
политики в Кремле сами являются православными политиками в лучшем случае
третьего круга, в Думе по большей части – та же картина, хотя и не совсем.
Следовательно, этот сектор по сути своей является латентной оппозицией. И
действительно, умеренная часть политических православных мягко оппонирует
Кремлю, немало и таких, кто оппонирует очень жестко.
Во-вторых, политическое православие является в некотором
смысле альтернативой коммуно-патриотической оппозиции, какой она была в начале
и середине 90-х. Та оппозиция была преимущественно левой, даже
прокоммунистической, отрицающей либеральные реформы в экономике, но почти не
отрицающей либеральную демократию как политический институт, имперской и
этно-националистической (последнее, заметим, не всегда, хотя
национал-радикалов и тогда хватало), преимущественно секулярной (по нынешним
меркам, Фронт национального спасения 1992-1993 гг. или Народно-патриотический
союз образца 1996 года вряд ли попали бы даже в третий круг политического
православия). Политическое же православие – определенно имперское (но уже без
идеи воссоздания СССР), этно-националистическое (тоже умеренное и со своими
радикалами), популистское, но в целом почти не прокоммунистическое, всерьез
ставящее под сомнение ценности либеральной демократии (в немалой своей части –
очень жестко), последовательно выступающее за десекуляризацию общества (и
имеющее в этом смысле своих радикалов – фундаменталистов).
Конечно, в России сейчас нет такого явления как
"православная оппозиция", и скорее всего, в ближайшем будущем не будет. И не
потому, что у политических православных нет сил. Да, большими политическими
успехами группы первого круга похвастаться не могут, но все же парламентские
выборы 2003 года прошли для них гораздо успешнее предыдущих. Успех "Родины"
(9% голосов у "новичка") резко расширил представительство СПГ в Думе. И даже
мелкая радикальная партия "За Русь Святую", которая всю свою агитацию свела к
цитированию библейских заповедей (причем делала она это в максимально
непривлекательном виде), получила 0.49% голосов, что очень мало, но все же
втрое больше, чем результат единственного идеологически сравнимого блока
"Русское дело" на выборах 1999 года – 0.17%.
Важнее, что влияние политического православия может расти
не за счет создания и успеха оппозиционного движения, а через интеграцию в
формирующийся авторитарный режим, в идейном отношении более близкий
политическому православию, чем режим 90-х. Но пока самому политическому
православию не хватает не только минимального единства, но финансовых,
организационных, интеллектуальных ресурсов, чтобы реализовать серьезную
наступательную стратегию.
Найдутся ли такие ресурсы, каковы к этому моменту будут
настроения правящей части элиты (да и что это будет за часть после следующих
выборов) – все это пока неизвестно. Так же как нельзя предсказать, как будет
развиваться внутренняя динамика в православно-политическом секторе. Ясно, что
неизбежно сохранятся акценты на державности и анти-либерализме. В случае
серьезного кризиса в стране нельзя исключить варианты
православно-коммунистической[2]
или фундаменталистской мобилизации[3].
Но варианты, акцентированные на этно-национализме и на клерикализации кажутся
гораздо более вероятными, как и их сочетание.
