Верховский А. Политическое православие в российской публичной политике. Подъем антисекулярного национализма.

Введение

Когда заходит речь о политическом измерении той или иной религии, необходимо в первую очередь уточнить, что в данном тексте будет считаться политикой, каковы границы представлений о политизируемой религии и кто может выступать субъектом ее политического проявления.

Российское законодательство запрещает религиозным организациям участвовать в политической жизни в узком смысле – в избирательных кампаниях. Запрещено также создание религиозных партий (равно как этно-национальных или профессиональных). С другой стороны, руководство Русской Православной Церкви – Московского Патриархата (далее – РПЦ) еще в 1994 году запретило своим клирикам баллотироваться на выборах даже в личном качестве, и этот запрет в России соблюдается. Но ничто не может помешать политикам любого ранга и любой партийной принадлежности апеллировать к религиозным (как правило – православным) ценностям, церковным деятелям – высказываться по любым значимым политическим вопросам за рамками прямой предвыборной агитации, и всем им вместе – обсуждать в политических терминах место религии вообще и РПЦ в частности в жизни общества. Вот совокупность всех этих высказываний (и соответствующих поступков), мотивирующих политическое утверждение религиозными аргументами либо мотивирующих конфессиональное требование аргументами политическими, я и называю религиозно, в нашем случае – православно, окрашенной политикой. (В российской политологии для этого явления утвердился термин "религиозный/православный фактор в политике".)

 

1. Понятие политического православия

Выступления в пользу православия или со ссылками на православие могут основываться на довольно различных представлениях о самом православии. Например, в бурной антикатолической кампании первой половины 2002 года (начавшейся после преобразования временных административных структур в России в полноценные епархии) одни исходили из того, что католицизм – ересь, другие апеллировали к провозглашенному католиками же тезису о "Церквах-Сестрах", то есть налицо было серьезнейшее экклезиологическое расхождение, но соратников по борьбе оно не слишком смущало. И тем более все привыкли к тому, что политики, выступающие в поддержку православия, часто сами имеют о нем довольно смутное представление.

Собственно говоря, чтобы опираться в политике на православие, можно иметь о нем представление любой степени отдаленности от того, которое предписывается официальным руководством Церкви. Об этом уже не раз писали; последний раз вопрос самым детальным образом обсуждался в книге Анастасии Митрофановой "Политизация "православного мира": политическое православие – не религия, а идеология, и может использовать элементы религиозного учения как угодно[1]. В конце концов, по недавним социологическим опросам, не верит в Бога примерно каждый пятый россиянин из числа называющих себя православными, а таковых, согласно тому же опросу – около 70%[2], – и эти примерно 13-15% "неверующих православных" граждан тоже вполне могут влиять на политические идеи элиты. Еще менее удивительны сочетания православия с коммунизмом или неоевразийством (см. ниже). А уж восприятие православия лишь как одного из атрибутов этничности и сочетание его с теми или иными реконструкциями славянского язычества давно практикуются политическими активистами.

Можно задаться вопросом, все ли разновидности политических учений, включающих апелляции к православию, следует считать политическим православием. Наверное, объективно обоснованный ответ на этот вопрос дать невозможно. Можно принять и безусловно положительный ответ, исходя из того, что политическая религия – это любая политическая идеология, хоть как-то апеллирующая к религии. Но тогда поле российского политического православия будет расширяться почти беспредельно, так как к православию в той или иной форме апеллирует все больше и больше российских политиков разного толка. Можно принять предельно отрицательный ответ, согласно которому православными политиками можно счесть только таких, чья личная вера и общественная активность во всем согласуется или хотя бы не противоречит официальной позиции Церкви. Все-таки современное православное учение (во всяком случае – в его российском варианте) предполагает гораздо большую внутрицерковную дисциплину, чем, например, ислам. Справедливо различаемые А.Митрофановой религиозное и клерикальное основания политики в данном случае практически всеми (и наблюдателями, и акторами) рассматриваются как тесно взаимосвязанные. Но при крайнем отрицательном ответе круг окажется слишком узок: во-первых, у Церкви далеко не всегда и не обо всем есть ясная официальная позиция, а во-вторых, практически все политики, активно апеллирующие к православию, хотя бы иногда расходились во взглядах со священноначалием.

Возможны и промежуточные решения. Например, в процессе работы над книгой, озаглавленной "Политическое православие"[3], я сосредоточил внимание на тех политических группах, которые основывают свои политические взгляды на православном вероучении не на уровне общих лозунгов, а систематически и последовательно, не опираются параллельно на другие большие идеологии (например, на коммунизм, евразийство, теорию "консервативной революции" и т.д.) и при этом сохраняют, в принципе, лояльность своей Церкви. Конечно, эти группы достаточно разнообразны, но у них можно усмотреть и общие черты – например, все они оказались в той или иной степени националистами (подробнее об этом – см. далее).

Таким образом, я "исключил" из политического православия целые политические слои, явно апеллирующие к православию, и возможно, исключил напрасно. Но приходится настаивать на том, что и при более широком понимании следует придерживаться достаточно жестких критериев отбора. Как минимум, если мы хотим сохранить единообразие терминологии и говорить о политическом православии примерно в том же смысле, в котором говорим о политическом исламе, нужно говорить о тех группах, которые политизируют свои религиозные представления (возможно, нетрадиционные), а не привносят "немножко православия" в свои политические представления. Эта разница определяет и расстановку акцентов в идеологии, и, что даже важнее, расстановку эмоциональных акцентов, то, к каким именно чувствам граждан будет преимущественно апеллировать данная политическая группа.

Конечно, использование такого критерия тоже сопряжено со сложностями: не всегда хорошо известно, как именно строилась идеология группы. Но мы можем ограничиться оценкой "итогового продукта": если акценты в идеологии и пропаганде сделаны на православие, а не на что-то другое (национализм, монархизм, евразийство и т.д.), перед нами – политизированное православие, если наоборот – результат "православизации" какой-то иной идеологии (например, нацизма) или наличие обязательной, но не слишком акцентируемой "православной компоненты" в такой идеологии (например, в ельцинском пропагандистском комплексе образца 1995-1996 гг.).

Видимо, правильнее всего было бы говорить о разных кругах политических групп, характеризующихся большим или меньшим акцентом на православие. Причем политическими группами при этом следует считать не только те, которые сами определяют себя как таковые, но и любые группы, имеющие отношение к политике. В самом первом приближении таких кругов оказалось бы три: первый, внутренний – группы, однозначно опирающиеся в первую очередь на православное вероучение; второй, средний – группы, активно его использующие в своей идеологии; и третий как периферия политического православия – группы, лишь временами к православию апеллирующие.

 

---