|
|
|
Дворы
Домов
Гибелев И.
Дворы наших домов, Дворы
бытия, Дворы-для-бытия, его задворки - где отступает логистика и
подступает Логос, нетрансформируемый в рациональную позитивность,
аграмматический.
София
языковых маргиналий – то в образе полутораметровых чебурашки и
крокодила гены, то в железе безысходно авангардной конструкции, а то
и вовсе в непосредственной апофатической данности ровного голого
пространства детской площадки – предвестница мгновенного попадания в
Логос указывает на разумность и, одновременно, необходимость
созерцающего отмежевания от статики объекта в пользу почти
мистической игры означаемых.
Как развертывается эта парадоксальная игра?
Возможность
броска костей, возможность выпадения кости даны в динамическом
отсутствии означающего, схватываемого лишь в прямом акте
непосредственной софийной рефлексии.
Детские дворы
советского/постсоветского пространства – намек на Дом и
одновременно, в обход Дома, отсылка к Логосу.
Дискурс
нашего Двора, организуя риторику пост-пространства и
пост-темпоральности порождает и узаконивает возможность перехода к
себе Другому.
Ибо пост- с
очевидностью (которая сама в качестве неопровержимого доказательства
присутствия принципиально непереводима в какое бы то ни было иное
присутствие) требует "чего-то", чьего-то присутствующего, вне
которого, даже в качестве чистой темпоральности, в качестве момента
перехода, он сам есть ноль и круг – самозамкнутый Логос.
Движение
любого пост- по его касательной есть косвенное к нему отношение,
косвенное присутствие слез и подушки бытия. Последние присутствуют
сами по себе вне бытийного наблюдания, вне бытия, по ту сторону
точек зрения, фокуса эмпирических перспектив, бытийствуя в чистом
отсутствии обратной стороны окружности – под чертой и на поверхности
листа, i.e. по ту сторону собственного пост- - в потенции рефлексо(со)фии
позитивной грамматики.
Здесь, во
дворах, где играют в прятки dog и god, уплотняется атмосфера
при-/от-, концентрируясь в пост-пространственно-временном
рас-течении, ветвлении корней, вырывающихся к области кроны, о чем,
в образе Козы-Дерризы, помнит русская сказка. Их сплетение
перекрывает прежде прямой коридор традиции, заставляя историю искать
легитимность во взаимной негации; в условиях асимметрии пост-
последняя возможность при-/от- бытийствования предстает как
случайное проникновение в социальное действие, как принципиальная
невозможность акциденций описательного повествования.
Двор говорит
в пользу юродства. В нем оно есть при-творство присутствия негации,
поистине, юродивых следовало бы уничтожить во имя той благой цели,
которая проявляет необходимость де-медиатизации опыта.
Ложная
перверсия института социальной терапии, его онтологической атрибуции
раз-/де-, якобы трансформирующей конструкцию-власть в
социально-бытовую позитивность, а для русского этоса и в
позитивность матримонального духа, сама оказалась ложной перверсией
конструкции-власти-для-populus.
Двойная ложная перверсия
есть не более чем элементарная манипуляция, "мягкое изнасилование"
через позиционирование этоса в конкретно-эмпирической форме диалога
власть-конструкции... с самой собой, центрирующей место веры
маркером предикации, есть Неизбывность.
Однако, нужно
признать и то, что монодиалог власть-конструкции разоблачался в
открытой есть-бывшей возможности прогрессивной линейности в кампании
воплощения теле-репрессии в течении двадцати лет – когда Другой еще
мог быть удален из центра, заданно-бытийно предназначенного Я вне
перспективы Они. Теперь теледискурс воплощается как дискурс
пост-юродства.
Бросающаяся в
глаза афродизия телеведущих в плотно облегающих трико, разрезанных и
свисающих от локтя рукавах, бубенчиках по краям одежды, наглядно
свидетельствует как в пользу неисчезаемого, нестираемого повторения
знаковости, так и самозабвенно про-игрывает смерть нарратива и
мозаичного субъекта, склеивающего собственную шизоидную
расщепленность в психо-соматике палец-глаз.
Ирония,
реалистично объективирующая в диалектичном единстве пастиш капитала,
фаллирует буржуазную ментальность в пространстве центристского
либерализма, псевдо-интеллектуализированной прагматике ТНК,
глобализме вообще.
Есть лишь
одно опасение: не станет ли объективирующееся присутствие дискурса
советского/постсоветского двора рычагом, приводящим потенцию пост- к
чистому, классическому онтологическому отсутствию? Ощущение этой
возможности предстает как риторика пустого жеста, самоперечеркивание
пост- в абсолютной самоотсылающей центрации редукции.
Версия для печати |
|
