Более академично этот фактор можно сформулировать как недостаток способностей и квалификации у некоторых советских ученых. Применительно к геологии эта проблема уже рассматривалась мной в разделе «Рядом с наукой» в первой главе. Другой пример в геологии приводится в описании «космического бума», рассмотренный ниже, в следующем разделе. Приведу примеры из других наук. Вот некий биолог направляет президенту АН СССР «личный трудовой и морально-патриотический рапорт за десятую пятилетку», в котором сообщает о множестве своих открытий. Его труды попадают в редакцию газеты, которая организует их экспертизу специалистами. По мнению экспертов-ученых, автор рапорта

Та же газета передала на рецензию специалистам учебник физики, изданный в одном провинциальном институте. Отзывы были следующими:

Примеры явной бессмыслицы из различных областей науки цитируются в работе (310). То есть мы говорим здесь о научной деятельности людей плохо образованных и квалифицированных, психически ненормальных, жуликов, просто глупых. В многочисленных статьях, опубликованных в советской печати, такие люди признаются главным тормозом развития науки. Их называют лжеучеными, а результаты их деятельности – лженаукой:

Мне кажется, что самый многочисленный психологический тип лжеученого здесь не назван. Это обыкновенный рядовой человек, не-ученый. Психология ученого достаточно нетипична и в некотором роде ненормальна для обычного человека. Недаром ученых традиционно представляли чудаковатыми или чуть-чуть сумасшедшими. Нормальный, обыкновенный, неглупый, хороший, симпатичный человек не-ученый, попав в науку, не знает, что ему в ней делать. Он либо, попадет к сильному лидеру-ученому и будет выполнять полезную работу, либо не найдет такого и станет заниматься научной имитацией. При этом он часто старается быть ученым, но не может.

He-ученые попадают в науку по нескольким очевидным причинам. Одна из них – слишком быстрый рост численности научных работников в советское время. Согласно статистике, «в 1913 г. численность научных работников составляла 11,6 тыс. человек, в 1940 г. – 98,3 тыс. человек. В 1979 г. в СССР насчитывалось 1340 тыс. человек, или одна четвертая часть всех научных работников мира» (271, стр. 87).

Это около одного процента взрослого населения страны, в недавнем прошлом малограмотной и не имевшей собственных глубоких научных традиций. При этом нация неоднократно прореживалась войнами, чистками, эмиграциями и, как правило, за счет наиболее культурных слоев. Не исключено, что сегодня в стране больше научных сотрудников, чем людей, пригодных по складу психики быть учеными. «Литературная газета»пишет по этому поводу:

Особенно проявилось это в национальных республиках, где дети неграмотных пастухов стали докторами- наук и академиками. Многие из них, называясь учеными, психологически остались людьми феодального или родового общества – крестьянами, пастухами, торговцами, воинами. Следы этого очень видны в национальных академиях, например, в виде сенсационного открытия археологического памятника, оказавшегося декорацией, изготовленной для съемок фильма (136)».

Вторая причина обилия не-ученых в науке связана с принципами, по которым отбирались и продолжают отбираться будущие ученые. Здесь способности и склонности к научной работе часто уступают место таким характеристикам, как классовое происхождение, партийность, производственный стаж, умение сдавать экзамены по совершенно другим дисциплинам, комсомольская или профсоюзная деятельность, национальность, родственные связи и наличие столичной прописки. В дальнейшей карьере, происходящей по общим законам функционирования организаций, не-ученые также имеют преимущества перед учеными, о чем я уже говорил выше. Поповский пишет об этом так:

Третья причина в том, что заниматься наукой в Советском Союзе часто приятнее, чем какими-нибудь другими делами. Оплата здесь часто выше, чем на производстве, а работа несопоставимо легче, положение престижное, общение приятное, предоставляется большой отпуск, командировки и совещания, легко превращающиеся в развлечения. Для многих важно, что жизненный успех в науке зависит от самостоятельных усилий, то есть от самостоятельно написанной диссертации, от проведенных исследований (или их имитации). Здесь инициатива поощряема, в то время как в большинстве других областей деятельности в СССР – наказуема. Эти преимущества способствуют привлечению в науку энергичных людей вне зависимости от их научных способностей. Это тоже отмечалось в печати:

Однако, лжеученые всех типов – это не та проблема, которая была неизвестна до появления советской науки. Лжеученые существовали и существуют всегда и везде, потому что люди по своей психике всегда бесконечно разнообразны. По словам академика Мигдала, еще Вольфганг Паули для характеристики таких лиц ввел термины «зановообразователь» и «основополагатель». Судя по литературе, лжеученые нередко встречаются и в сегодняшней западной науке (169, 171).

Ученому распознать лжеученого не составляет большого труда. Лжеученый настолько отличается от ученых, что может быть распознан ими издалека, например, по такому словесному портрету, нарисованному Мигдалом:

Далее он перечисляет признаки «великого открытия» как результата деятельности лжеученого: перевороту подвергается не частный вопрос, а целая область современной науки. Автор «открытия» не имеет профессиональных знаний в этой области, не цитирует современных ему научных работ, очевидно, по незнакомству с ними. Видно, что он не сомневался и не проверял своих выводов. Других работ, меньшего масштаба, у него не было.

Все это действительно так, и ученые во все времена умели распознавать лжеученых и лженауку и избегать их вредного влияния на науку в целом без всяких административных и юридических мер. Существование лжеученых – не аномалия, а статистическая норма. Предметом беспокойства и обсуждения может быть не их существование, а их влияние на сообщество в целом. Изолирует ли их научное сообщество или признает за своих? Во втором случае оно неизбежно подвигается как целое в сторону лженауки.

В советской печати происходит оживленная дискуссия о лженауке (обзор ее см., например, в работе 310). В дискуссии высказано немало разумных замечаний, но в целом, на мой взгляд, ее участники пытаются соединить два различных явления. Они видят непорядки в своих научных сообществах – что сейчас бросается в глаза почти повсюду – и видят яркие фигуры лжеученых, откуда почти автоматически делают вывод, что именно лжеученые во всем виноваты. Однако никому из участников дискуссии не удалось достичь ясных формулировок этой проблемы, в чем каждый из них признавался, с юмором или печалью (308, 310).

В частности, все они ищут решение на пути формального определения лженауки, что – по их мнению – должно привести к составлению некоторого кодекса, который отсекал бы ее автоматически. И на стадии определения они быстро осознают безнадежность своих усилий. Отсюда вытекает пессимизм относительно практического решения проблемы, принимающий то формы черного юмора и предложений узаконить лженауку, то пафосных призывов к беспощадной борьбе с ней. Действительно, как бороться с тем, что мы даже определить не в силах?

Лучшая из известных мне попыток – определение Мигдала – просто тавтологично. Соль соленая:

Вероятно, дать формальное определение этого вообще нельзя, как нельзя формально определить, что такое психическая норма, что такое научный метод, как нельзя, по Куну, даже формально сравнить две научные теории. В попытках сделать это мы можем лишь лучше понять, что наш разум ограничен, и что в мире есть тайна. Вместо определений мы можем строить образы, надеясь, что другие поймут нас и почувствуют то же самое. Вот прекрасный образ из книги Мигдала:

Попробую высказаться по поводу этой проблемы, опираясь на все вышеизложенное. Наука – это не куча песка, состоящая из песчинок-ученых. Это работающая структура, и чтобы она была таковой, не требуется организация, академия, иерархия и т.д. Научное сообщество является работающим механизмом благодаря теории (парадигме), которая объединяет ученых, предписывает им методы, задачи, решения, образ мыслей и дисциплину.

Лжеученые не имеют парадигмы и не могут создать структуру, действующую на ее основе. Это можно проиллюстрировать такой аналогией: создать действующий коллектив могут только психически нормальные люди, поскольку для этого нужно адекватное взаимное понимание. Сумасшедшие не могут организоваться, потому что психические отклонения каждого из них глубоко индивидуальны, и они не в состоянии понять друг друга. Каждый у них одинок. И так же одиноки лжеученые, мышление каждого из которых является сугубо индивидуальным отклонением от научной нормы.

Поэтому лжеученых внутри научного сообщества можно сравнить с бесполезной примесью, смешанной с каким-то полезным веществом. Они разбавляют сообщество, уменьшают его эффективность, лишают его ускорения, которое могли бы придать ему находящиеся вместо них ученые. Но пока они остаются одинокими, даже если их много, они не в состоянии разбить структуру науки и повернуть сообщество в другую сторону. Более того, они находятся в уязвимом положении. Пока структура науки сохраняется, она сама, без всякого формального кодекса, способна изолировать и изгнать их вон. Лжеученые смогут уничтожить структуру науки только в том случае, если они предварительно создадут свою. Поскольку они не могут понимать друг друга, то их структура должна быть основана на иных принципах, чем взаимное понимание. Единственной известной мне структурой такого рода является локальная идеология, объединяющая ученых на основе насилия.

Приведу пример из первой главы. Подсчеты показывают, что в составе плитно-тектонической оппозиции в советской геологии в 70-е годы лжеученые и не-ученые составляли около 50 %. Однако в локальную идеологию они не организовались. Несмотря на их наличие оппозиция в целом существует как активно работающая научная структура. А вот противоположный пример: Лжеученые-мичуринцы первоначально составляли незначительное меньшинство среди советских биологов. Но они сразу организовались в локальную идеологию, и это позволило им со временем уничтожить биологическую науку и заменить ее своим учением.

Мы опять вернулись к тому же. Локальная идеология оказывается средством, с помощью которого лжеученые и не-ученые могут объединяться в структуру и вести войну с наукой. Значит, если в сообществе не будет условий для создания локальной идеологии, то лжеученые не смогут реализоваться как значимый фактор. Наука справится с ними поодиночке, как она это делала всегда и везде, и делала настолько успешно, что это вызывало у наблюдателей почтительное удивление:

Логично предположить, что чем больше относительная численность лжеученых в сообществе, тем больше шансов на их объединение в рядах локальной идеологии. Допустимо также, что с достижением некоторого «критического» процента лжеученых научная структура уже не может существовать, наподобие перегруженного балластом корабля. Однако реальность более сложна, и если такая зависимость существует, то она носит статистический характер. Мы знаем случаи, когда научная структура сохраняется, несмотря на большой процент не-ученых внутри нее (уже упоминавшаяся плитно-тектоническая научная оппозиция). Наоборот, уровень немецкой науки в 20-е годы, как отмечают все исследователи, был исключительно высок, но немногочисленные лжеученые в начале 30-х годов сумели создать локальные идеологии и захватить научные сообщества, пользуясь благоприятным для них политическим положением.

Для большинства участников дискуссии о лженауке кажется само собой разумеющимся, что гарантию победы над лженаукой дают высокая квалификация, знания, способности, то есть высокий профессиональный уровень ученых. Профессионализм справедливо рассматривается как необходимое условие научной деятельности:

Так, может быть, повышение профессионального уровня ученых ликвидирует лженауку? А может быть, исчезнет почва и для локальных идеологий, если последние есть продукт деятельности лжеученых? Приступая к изучению локальных идеологий, я был почти уверен, что они будут коррелироваться с бездарностью, необразованностью, непрофессионализмом. Взгляд на некоторые из идеологий почти требует этого вывода, настолько одиозны их лидеры и малограмотно содержание. Кажется очевидным, что низкопрофессиональное сообщество легче будет увлечено научно-идеологическим лидером, быстрее поверит в научно-идеологическую ирреальность. Но мир локальных научных идеологий перевернут и парадоксален.

Во главе арийской физики стояли лауреаты нобелевской премии. Фиксизм создавался лучшими профессионалами советской геологии. Антиплитную геологию возглавляют, как мы видели, академики, то есть наиболее высокопрофессиональная часть сообщества. Лысенко был талантливым специалистом, высоко оцениваемым многими учеными, например, Вавиловым. Большинство лидеров локальных научных идеологий – творческие, энергичные, образованные люди.

При описании научных оппозиций мы часто видели, что они занимают периферическое, то есть полупрофессиональное положение в своей области науки, а профессиональное ядро занято лкальной идеологией. Например, Сорохтин в геологии – типичный дилетант. Наиболее непримиримые противники сближения Индии с Азией – это в СССР геологи Средней Азии, а в мире – индийские геологи (обученные в СССР), то естьлучшие профессионалы по этому региону. Аналогичным образом наиболее враждебными к идее пододвигания Тихоокеанической плиты под Дальний Восток были в Советском Союзе геологи Сахалина, Камчатки, Приморья, непосредственно изучающие эту область.

Дубинин рассказывает, как в 1958 г. приступил к работе только что организованный в Новосибирске Институт цитологии и генетики:

Однажды я наблюдал, как Ушаков делал в Геологическом институте доклад о тектонике плит применительно к геологии Кавказа. В целом он был прав, а аудитория неправа, но он знал конкретную геологию Кавказа плохо, а аудитория состояла из профессионалов, знавших ее блестяще. Они разгромили докладчика, спрашивая его: «А как вы объясняете происхождение такой-то толщи, такой-то складки или интрузии?» – о которых он не имел представления. Они веселились, но это был смех высокопрофессиональной локальной идеологии над наукой.

В марте 1984 г. разбитый, но непокоренный Белоусов выступил на собрании отделения Академии наук СССР с обличением дилетантов-любителей в геологии, под которыми легко угадываются Сорохтин и Ушаков. Вот как выглядит «дилетантская» наука с точки зрения высокопрофессиональной локальной идеологии:

В ряды научной оппозиции нередко могут бросаться и малограмотные ученые, отвергаемые добропорядочной локальной идеологией. Они динамичны и возбудимы, терять им нечего, поскольку места в иерархии они не имеют. Привлекаемые запахом сенсации, они слетаются на новую теорию, надеясь вскоре возвыситься вместе с ней. Поэтому может случиться так, что в среднем профессиональный уровень локальной идеологии будет выше, чем у научной оппозиции. Однако и при этом научная оппозиция будет представлять собой науку, а идеология – организованную лженауку.

Поэтому профессионализм есть, безусловно, необходимое, но недостаточное условие существования науки. Является ли данный индивид ученым – зависит не столько от знаний, квалификации и ума, сколько от некоторой специфической направленности души (об этом ниже). Те мои знакомые, которых я склонен считать учеными, не обязательно самые образованные, самые профессиональные и самые умные.

Известные мне факты показывают, что профессиональный уровень сообщества не влияет на появление или отсутствие локальных идеологий. Идеологии появляются там, где в них ощущается необходимость, согласно принципу угрозы, и имеется возможность, то есть иерархическая структура сообщества. При этом квалифицированное сообщество создаст высокопрофессиональную локальную идеологию, например, марровское языкознание и антиплитную геологию. Ученые, уровень которых невысок, создадут малограмотную низкопрофессиональную идеологию, например, антимарровское языкознание или мичуринскую биологию.

Локальная научная идеология мотивируется у ее создателей более глубоким слоем психики, чем тот, в котором содержатся профессиональные знания. Поэтому, если таковые есть, они используются для подтверждения и защиты научной идеологии, а не для ее проверки или критики. Чем выше профессиональный уровень, тем лучше защищена идеология. Вероятно, поэтому высокопрофессиональные идеологии ограничиваются мягкими формами насилия, будучи уверены, что смогут защитить себя внутринаучными средствами. Низкопрофессиональные локальные идеологии, напротив, обычно тяготеют к жестким формам с использованием чисто идеологических форм защиты. Исключений из этого правила я не знаю.

Мягкие идеологии выглядят, конечно, более симпатичными, чем жесткие, однако они блокируют науку не менее эффективно. Мичуринская биология господствовала в науке в течение 16 лет (1948-1964). Антиплитная геология, мягкая и высокопрофессиональная, делает это тоже уже 16 лет (1968-1984). Мягкие идеологии оказываются труднее преодолимыми, чем жесткие, поскольку их неправота для неспециалиста не так очевидна. Жесткие научные идеологии, злобные и глупые, более уязвимы и поэтому, возможно, менее вредны.