О культуре многообразия
(заметки социолога, анализ историка)

А.В.Гордон

(опубл.: Синергетика образования. М.; Ростов н/Д, 2004. – Вып. 2. С.46 – 62).

Неоспоримую роль в разрешении многих современных проблем, доставшихся от прошлого, включая этнические и конфессиональные противоречия, призвана сыграть система образования. Чтобы справиться со своими сложными задачами, она должна быть вооружена самыми передовыми культурно-воспитательными «технологиями». Сейчас главной и порой единственной в формировании культуры межнациональных отношений оказывается установка на воспитание терпимости к этно-конфессиональным различиям. Я думаю, что проведение подобного культурно-воспитательного курса не принесет желаемого эффекта в долгосрочной перспективе. Причиной тому прежде всего культурно-историческая ограниченность самой установки, ее несоответствие современному уровню развития российского общества и характеру современной цивилизации.

Предлагаемая установка по существу является анахронизмом, доставшимся от имперских времен истории человечества с их государственно-административной унификацией, обусловливавшей гегемонию "государствообразующего" этноса и его религии. Установка допускает существование подобной унификации, а вместе с ней увековечивает этно-конфессиональную напряженность. Можно отметить и другие существенные недостатки.

Слабость образовательных программ, ориентированных на терпимость, заключена и в том, что они изолируют этно-конфессиональные проблемы в общем воспитательном комплексе, который должен стать культурным фундаментом новых поколений. Неправомерно и неэффективно отрывать межэтнические и межконфессиональные отношения от отношений между представителями различных поколений, между людьми, занимающими различное социальное положение, живущими в различных районах страны, между здоровыми и инвалидами и т.д. Если мы хотим воспитать уважение к отличающимся от нас этническим происхождением или конфессиональной принадлежностью, следует добиваться воспитания подобной уважительности на всех уровнях и во всех сферах межличностного общения.

Не последнее значение в воспитании имеют психологические факторы, и с этих позиций предлагаемая установка также не выдерживает критики. Терпимость несет в своей основе сокрушительный негативный заряд. Она предполагает сохранение неприязни, блокируя лишь ее открытое проявление. А, как хорошо известно не только из психологической науки, подавляемые эмоции способны аккумулироваться, что превращает их в мину замедленного действия.

Чтобы добиться успеха в воспитании граждан полиэтнического и многоконфессионального общества следует держать курс не на подавление, а на обогащение эмоций, не на терпимость к различиям, а на понимание той ценности, которую они представляют, короче – на формирование того, что я назвал в заглавии статьи "культурой многообразия". Я не утопист и хорошо понимаю сложность процесса ее формирования, но опорой для меня как ученого и гражданина служат наблюдения за различными проявлениями "культуры многообразия" в современном мире.                                                           

* * *

Во время командировки во Францию осенью 2002 г. меня поселили на северо-восточной окраине Парижа, за его административной границей. Моя поездка в 2002 г., как и в 1999 г., на впечатления от которой я также буду ссылаться, состоялась при поддержке Дома наук о человеке (Париж), администрации которого я, пользуясь случаем, приношу свою искреннюю благодарность.

Раздосадованный вначале значительной, по парижским меркам, удаленностью от места работы, я вскоре понял, что судьба подарила мне замечательный шанс. Район, в котором я проживал в течение месяца, носил название, в вольном переводе означающее "перекресток четырех дорог между Обервилье и Пантеном". Это оказалось, однако, не просто пересечение важных магистралей. Мое временное местопребывание можно считать перекрестком между прошлым и будущим Франции в той мере, в какой то и другое выражают себя в культуре, в какой история страны определяется ее культурой.

Трущобы начала ХХ века и элитное жилье последних десятилетий; одноэтажные домики на узкой и извилистой улочке Роз, где хозяева оставляют обувь на пороге, и многоэтажные комплексы на широком прямом проспекте Жореса с подземными гаражами, скверами, спортплощадками; стандартные супермаркеты эпохи консьюмеризма и квазитрадиционный базар, где тебя хватают за руку, навязывая свой товар. Различные социальные уклады, отчетливое различие образа жизни и несопоставимость ее качества, а еще перекресток этнических и конфессиональных традиций, где сошлись Европа и Африка, Ближний и Дальний Восток. И все это представлено полновесно и полноценно, без видимой оглядки на чьи-то мнения и постановления.

В районе преобладают выходцы из Магриба, преимущественно алжирцы. Они сразу выделяются арабской речью, знаменитыми темными платками (хиджаб) и плотными, скрадывающими фигуру тоже темными манто женщин. Однако этнокультурным своеобразием в виде более ярких и живописных одеяний с ними соперничают народы Западной Африки. Уверенно и обстоятельно обживает новую территорию китайская община. А, кроме них, сикхи и тамилы, магазины индо-мусульман и турецкая кухня, вьетнамский отель ("семейства Хо") и рядом, возвышаясь над всей округой, небоскреб корейского автоконцерна. Спокойно чувствуют себя в этом многоцветье белые и темнокожие французы средней руки. По мере благоустройства района, сноса трущоб и возведения комфортного муниципального жилья они тоже активно и совместно осваиваются здесь.

Итак, в мире, который, если верить отечественным приверженцам известной заокеанской концепции, вот-вот канет в пучину "войны цивилизаций", перекресток Обервилье-Пантен являет оазис сосуществования. Прослушав сводку очередных актов на Святой земле, выходишь на улицу Республики и видишь, как спокойно и даже торжественно, отмечая шабад, пересекает арабский квартал еврей в лапсердаке, с пейсами, кипа на голове, а поодаль, на бульваре Фландрен над рядом магазинов кошерной пищи разносится "алла-бисмилла". Это молодой сосед-торговец включил погромче голос муллы, совершающего утренний намаз. И, конечно, задаешься вопросом, как преуспела Французская республика в достижении столь трогательной терпимости между своими подданными разных этносов и конфессий.

На мои прямые вопросы я услышал об особой роли школы, эту терпимость и воспитывающей. Но как? У нас ведь даже была государственная идеология дружбы народов и при ней моральный кодекс. Нет, подобных уроков официальной терпимости в современной французской школе не существует. Упор, как мне разъяснили, сделан не на теории (идеологии), а на историко-культурном просвещении, на понимании учащимися культурного многообразия мира и самой Франции.

Далеко не сразу дошла Франция до признания своего культурного многообразия. До сравнительно недавнего времени в стране господствовал тот же хорошо известный российскому обществу унитаризм, даже еще более жесткая линия на ассимиляцию инокультурных общностей и насаждение национально-государственного единообразия. Еще полвека назад маленькие арабы и африканцы усваивали из учебников "наши предки – галлы" и еще в послевоенный период в Бретани французская школа искореняла родной язык у потомков кельтов. Аналогичную ассимиляторскую роль играла в XIX-ХХ вв. и католическая церковь, не случайно деятельность миссий идеологи национального освобождения ставили в один ряд со школой как инструменты отчуждения колониальных народов от своей традиции.

Теперь я и без комментариев французских друзей мог заметить, сколько воды утекло с тех пор. Описываемое мной сосуществование далеко превосходило обретение взаимотерпимости; я мог наблюдать формирование новой культуры, культуры многообразия.[i] Следует ли считать это явление особенностью современного цивилизационного процесса? Пожалуй, да. Принцип терпимости к иноверцам не был чужд даже монотеистическим религиям, существовал и в исламе, и в средневековом христианстве. Но основанием подобной терпимости являлось признание многообразия свидетельством несовершенности мира, иноверие отождествлялось с пребыванием в грехе, что обусловливало подчиненный статус иноверцев. Логическим дополнением средневековой tolerantia становилось навязываемое различными способами обращение в "истинную веру".

В Новое время идеология культурной унификации грубо и зримо воплотилась в принудительной ассимиляции колонизованных, когдав той же Франции, полностью уподобиться представителю господствовавшей расы, "стать французом из французов" было единственным способом для негра или араба продвинуться по социальной лестнице, достичь благополучия да и просто гражданского равноправия[ii]. Вот эта культура униформизма подвергается теперь критическому пересмотру.                                                                                                 

А что же Церковь? В церковной жизни за прошедшие полвека произошли впечатляющие перемены. Закончив по всей видимости борьбу за особую роль в государстве, католическая церковь активизировалась во Франции как социальная сила и одновременно заметно лаицизировалась. Пришлось мне побывать на воскресном богослужении в церкви Сен-Мадлен (одном из достопримечательных храмов в центре Парижа), которое весьма напоминало собрание общественности. Центральную роль играли миряне и говорили, что называется, о наболевшем: т.е. обсуждали конкретные проблемы своей жизни, осуждая различные пороки ей мешающие.

Благодаря переносу акцента с доктринально-конфессиональных на нравственные, общечеловеческие проблемы католическая церковь определенно вносит свою лепту в культуру многообразия. Зашел я воскресным утром в базилику Сен-Дени. Это, можно считать, самый важный после Нотр-Дам парижский храм, здесь усыпальница французских королей. Здесь в 1999 г., в День всех святых я слышал проповедь архиепископа Парижского. В ней, что очень характерно, высший церковный иерарх Франции говорил именно об общечеловеческих проблемах. Особое место в проповеди занимал Африканский континент. Обращаясь, как он подчеркнул, не к одним католикам и не только к христианам, а к людям всех конфессий и к тем, кто находится вне религии, архиепископ призывал объединиться для борьбы с голодом, нищетой, бесправием в этой части света.

На этот раз храм удивил меня еще больше. Войдя, я услышал знакомую, но совсем не церковную музыку. Вглядевшись, различил на амвоне группы молодых вьетнамцев, которые в праздничных национальных одеяниях исполняли традиционную хоровую музыку и народные танцы. Вьетнамская община Парижа давала свое представление или, больше, представляла себя перед особо почитаемым во Франции алтарем. Для нескольких сот зрителей (далеко не только вьетнамцев) в храме были накрыты столы с вьетнамскими угощениями и продавались национальные сувениры.

В Обервилье-Пантене в местной церкви Св. Марты устраивает свои собрания китайская община. Подобную работу, так сказать, по месту жительства ведут и другие парижские храмы. На упомянутой мной мессе в базилике Сен-Дени очень заметно было присутствие темнокожих парижан. В окружающем квартале преобладает негритянское население, а вообще его представители слывут едва ли не самыми истовыми католиками в современной Франции.

Каковы перспективы у культуры многообразия? Конечно, проблема шире и глубже межэтнических и межконфессиональных отношений, хотя подвижка в этой сфере выглядит особенно впечатляющей. Это отношение к представителям других политических взглядов, материального достатка и социального статуса, возраста и пола, физического состояния (не случайно положение инвалидов оказывается общим местом неблагоприятных для отечественной культуры сопоставлений). Это, в конечном счете, осознание, что человеческие различия неизбежны и принятие мира в ценности его многообразия.

Можно сказать, основанием культуры многообразия является отношение всех и каждого к Другому, отмеченному какой-либо отличительностью; и признание ценности своеобразия сходится в конечном счете к уважению между людьми на межличностном уровне (не только традиционное "мы и они", но "я и ты", т.е. "я человек – ты другой человек"). Вот сдвиги на этом глубинном психологическом уровне в первичной, наиболее прозаической сфере повседневных бытовых отношений – самое, думаю, важное.

Характерно, что в многомиллионном Париже, плотно населенном и с более узкими улицами, чем Москва, с унаследованным от прошлого причудливым переплетением магистралей меньше ощущается теснота. Люди как-то умеют не мешать друг другу и не задевать другого при входе и выходе из вагона метро; и как-то хватает у них времени придержать дверь на переходах перед идущим следом, а тому ответить на эту услугу кратким "си" ("мерси"). Это общепарижское обыкновение всецело и органично привилось недавним мигрантам в Обервилье-Пантене. Любопытно, как на узких тротуарах многочисленные прохожие, стиснутые непрерывным потоком транспорта с одной стороны и лотками с вынесенными для дневной продажи "экспонатами" с другой, умудряются обойти друг друга. Я не помню, чтобы за целый месяц у меня было хоть одно столкновение в этом людском круговороте.

О транспорте следует сказать особо. Часто приходится слышать от сотрудников наших регулирующих служб об "ихней" дисциплине, об остановке на красный свет и т.д. Не уважению перед семафором надо умиляться на самом деле, оценить бы уважение человека к человеку. Я уже не говорю, что в нерегулируемых ситуациях уступает дорогу водитель; кажется, среди парижских автомобилистов вообще существует нечто вроде негласного правила: пешеход всегда прав. Мой парижский знакомый рассказывал, что по возвращении в родной Петербург он в течение двух недель, выходя на улицу, специально настраивается на бдительность, внушая себе: "ты не в Париже, ты не в Париже".

С подобным человеческим уважением автомобилисты относятся к велосипедистам, которые тоже комфортно чувствуют себя на парижских улицах, и, разумеется, друг к другу. Всегда в случае необходимости находится кому уступить дорогу. Предусмотреть все варианты семафором совершенно невероятно да и, оказывается, при развитой культуре человеческих отношений жесткое регулирование излишне.

Пути сообщения постиндустриального общества с их интенсивным и скоростным ритмом представляют не только благо современной цивилизации, но и вызов. И то, что культура человеческих отношений смогла совладать с ним, несомненное свидетельство ее зрелости. А гуманность межличностных отношений внушает надежду, что и на другие вызовы может быть найден ответ. Но для этого прежде всего нужно увидеть таковые и оценить их силу. С точки зрения вызовов культуре многообразия опыт Обервилье-Пантена тоже может быть поучительным.

Нужно ли культуре многообразия единство, в чем оно выражается, как сочетается этно-конфессиональная и национально-государственная идентичность? Вопросы, вопросы – перед учеными и политиками, перед культурными меньшинствами и государственной властью. Служит ли опорной базой франкофония? Конечно, знание французского – единственная возможность полноценного и вообще всякого межэтнического общения, и в таком районе, как Обервилье-Пантен, его значение еще более возрастает. Но притом арабы, китайцы, африканцы и большинство представителей других этносов говорят между собой на родном языке. Владение французским у многих весьма относительное, а у уроженцев Гуандуна и других провинций Южного Китая (они составляют основу китайской общины) попросту ограниченное.

Автономность и самодостаточность арабской или китайской общины Обервилье-Пантена – очевидный факт и к тому же многозначный. Представителей этих общин незаметно в супермаркетах, у них своя сфера обслуживания: магазины, "общепит", пошивочные мастерские. И работают многие арабы и китайцы поблизости от места жительства. Исключительная сфера местного арабского бизнеса – торговля, включая многочисленные магазины одежды и обуви, в также хозтоваров, занимающие своими "экспонатами" почти все тротуары в центре района, да бесчисленные предприятия автосервиса. Нет нужды объяснять, что персонал подобных предприятий формируется из представителей общины и в значительной степени они замкнуты на ее обслуживание.

Услугами арабских булочных и минибазаров с овощами и фруктами, как и промтоварных магазинов, пользуются правда не только арабы, в то же время видел молодых арабов, выбиравших в супермаркете вино. Но это, пожалуй, все связи с точки зрения продуктообмена. Центральный символ арабской общины – вывеска халяль над магазинами, где продаются освященные мусульманской традицией мясные продукты. А вечерами арабы собираются в своих кофейнях, коротая время в неторопливых беседах. Немало таких беседующих групп можно встретить и на перекрестках. Вообще внешне арабские мужчины – самая безмятежная часть населения района. Им будто чужда обыденная суета большого современного города. Нередко можно увидеть араба, сосредоточенно и не сходя с места созерцающего уличную толпу. Такая недвижимость впечатляет олицетворением покоя, в полную противоположность, например, африканцам, которые даже, находясь на месте, всем телом и мимикой обозначают вечное движение.                                                                                                    

Насколько непроницаема эта безмятежность? Проходя однажды мимо навеса газетного магазина я заметил непривычное для раннего времени скопление людей. Надо сказать, что и газетный магазин, и соседние закусочные – сфера арабского бизнеса; и обычно они открываются не раньше 9-10 часов. Было же только начало девятого. Люди будто и не спали, оживленно обсуждают новости, притом некоторые захватили чашечки кофе из ближайшего заведения.

В те дни в Париже происходил процесс над организаторами взрывов летом 1995 г., от самого серьезного тогда теракта на станции метро Сен-Мишель (в Латинском квартале) погибли восемь и были ранены 150 человек. Обвинение выставило в качестве свидетелей пострадавших и родственников погибших, и это придало процессу повышенную эмоциональность. Главный обвиняемый Буалем Бенсаид в ответ обвинил самих французов. Своей поддержкой военного режима в Алжире, аннулировавшего итоги выборов, которые давали власть исламистам, Франция, по его мнению, способствовала развязыванию гражданской войны. Он заявил, что в свою защиту мог бы выставить родственников 250 тысяч алжирцев, погибших в этой войне. За столь дерзкое заявление суд удалил его на время из зала заседаний. Происшедшее имело резонанс среди арабской общины: на площади Насьон прошла манифестация с требованием освобождения обвиняемых.

Возникает парадокс. Алжирцы, подобно мигрантам других этносов, покидали родину, рассчитывая обрести во Франции не только более высокий уровень жизни, но и безопасность, а, живя во Франции, часть их очевидно солидаризуется с теми самыми радикалами, которые этой безопасности больше всего угрожали. Ощущает ли угрозу для себя сама арабская община? Да, судя по моим наблюдениям, – а мне довелось быть под Парижем в сентябре 1995 г., – ощущает. Теракты потрясли не только французов. Помню арабских торговцев, оставлявших свои магазинчики и собиравшихся встревоженной стайкой перед каким-нибудь из них, не обращая никакого внимания на посетителей.

Арабская община Обервилье-Пантена выглядит наиболее политизированной частью населения района. Я не замечал ее представителей в местной библиотеке, зато они самые заядлые читатели газет. Видел, как два пожилых араба приветствовали друг друга знаменитым жестом раздвинутых пальцев правой руки – знаком Победы. Даже проживая во Франции и имея права гражданства, многие из них, очевидно, ощущают себя частью необъятного и неспокойного арабо-мусульманского мира. Это, может быть, даже не столько сознательная идентификация, сколько подспудное самоощущение, и отчасти причиной является особое восприятие их, во многом тоже подсознательное, внешней средой.

Из-за подобной идентификации связь арабских мигрантов с "корнями" приобретает отличительные черты. Она рельефно контрастирует, например, с "африканской ностальгией". У уроженцев Западной Африки связь с родиной воплощают не газетные сообщения, а телефонные разговоры с оставшейся на континенте родней. Я нигде в Париже не видел такого обилия переговорных пунктов, как в Обервилье-Пантене; и, хотя это объект арабского бизнеса, основными клиентами являются африканские матроны.

Китайская идентичность отличается и от арабской, и от африканской. Обервилье-Пантен отнюдь не "чайнатаун" (есть и такой на юге Парижа). Китайцы выглядят в целом более обеспеченными, чем представители двух названных общин. Они носят европейскую одежду и живут по преимуществу в современных благоустроенных домах вместе с европейцами. Символ их идентичности в Обервилье-Пантене иероглифы на вывесках – просто необходимость из-за плохого знания французского. Больше впечатления на меня произвел другой признак ханьской идентичности парижских китайцев – их верность обычаям и откровенное, пожалуй, стремление ее продемонстрировать.

В ноябре 1999 г., приходя по выходным в парк Монсо, я становился свидетелем китайских торжеств по случаю бракосочетания. Несколько десятков пар молодоженов и сотни свидетелей, буквально, заполоняли этот милый парижский уголок. Мужчины в черных костюмах, девушки в кринолинах, шлейфы которых несли детишки обоего пола, чинно шествовали по аллеям. И попутно, давая волю чувствам, пары страстно фотографировались (довелось мне наблюдать и в самом Китае эту страсть, с которой китайцы стремятся запечатлеть выдающееся событие). При этом они устраивались и на газонах, где было написано, что трава "отдыхает", и на гротах, куда тоже воспрещался вход. Фотографируясь, девушки очень по-европейски стремились перед объективом продемонстрировать красоту ножек, что при длине свадебного платья требовало известной изобретательности или бесцеремонности.

Никакого общинно-китайского заселения поблизости не было. Парк Монсо был выбран, видимо, из-за своей привлекательности, ведь китайцы поныне остаются большими ценителями паркового искусства. Примечательно и центральное положение парка (вблизи от Триумфальной арки). В центре Франции, культурном центре Европы и во многом по-европейски китайская община торжественно и жизнерадостно отмечала старинный обычай осенних бракосочетаний.

Не всегда и не всякая идентичность, однако, вписывается в культуру многообразия столь органично и красиво. Французская пресса старается не драматизировать сложности идентификации и самоидентификации в полиэтническом обществе. И это, безусловно, правильно, когда речь идет о ее частных проявлениях. Так, очень аккуратно, с поучительной сдержанностью освещался инцидент, когда некто Беркан, выходец из Магриба нанес серьезное ножевое ранение мэру Парижа, причем при исполнении тем служебных обязанностей, в историческом здании столичного муниципалитета. Акцент в СМИ был сделан на индивидуальной нетерпимости покушавшегося: тот заявил, что не выносит политиков и гомосексуалистов (мэр публично перед выборами признавался в этой склонности). Случаи нетерпимости среди арабской общины (как и всякие другие) нередко становятся объектом обсуждения и осуждения в прессе. Обычно такие факты – попытка подавления тех или иных проявлений женской эмансипации.

В Обервилье-Пантене можно столкнуться с признаками традиционной сегрегации. Арабских женщин нет в сфере обслуживания, на улицах не видно смешанных групп, вечерний досуг в кофейнях – удел мужчин, и, если тут попадается женщина, то европейка. Но впечатляет и размывание этой отличительности мусульманского образа жизни. Я не видел ни одной чадры (хотя мой квартирохозяин уверял, что такие места под Парижем тоже есть), зато замечал группы, где женщины с покрытыми головами и в темном манто шли одной компанией с женщинами без головного убора, в юбке и другой европейской одежде.

Политические люди нередко говорят, что проблема арабской диаспоры, как и других общин, носит преимущественно социальный характер, что происходит процесс интеграции в современное общество представителей традиционных социумов. Газеты много пишут об административных аспектах проблемы, о сложностях и издержках регулирования миграции, сострадают участи "людей без бумаг", т.е. без каких-либо прав на жительство. Разумеется, у проблемы сохранения и утверждения культуры многообразия есть и чисто социальные аспекты, и не обо всех из них свидетельствует пресса. Афро-азиатские мигранты, обосновавшиеся во Франции, сопоставляют качество жизни здесь с тем, что было их уделом на родине и остается уделом соотечественников. А молодежь, родившаяся и выросшая во Франции, ставит себя уже в один ряд со сверстниками-французами во многих поколениях. И новое сопоставление уже не может быть столь же надежным фактором стабильности. Следовательно, какая тенденция возобладает, во многом зависит от динамики французской экономики.

Зависит она и от духовного самочувствия французского общества в целом. В конце концов климат межэтнических отношений определяется культурой большинства. Существует не только арабо-мусульманский, но и европейский фундаментализм. Во Франции это далеко не только праворадикальный Национальный фронт, а во многом люди противоположных политических взглядов. Есть немало приверженцев (в том числе и среди недавних выходцев из России), можно сказать – патриотов классической французской культуры, как она сформировалась со своим мощным цивилизационно-ассимиляторским пафосом еще в эпоху Просвещения (в ХУШ в.).

В нынешней проблеме, возникшей из-за запрещенияи носить в государственной школе, заодно, не забудем, с иной религиозной символикой (большие кресты, иудейскую кипу), мусульманские платки, слышатся отзвуки такого «патриотизма». В запрете афиширования учащимися своей конфессиональной принадлежности, однако, не это главное. Больше 100 лет французская государственная школа ведет борьбу за свой светский характер, сейчас эта борьба становится особенно актуальной. Ознакомление с религиями мира входит в государственную программу понимания и восприятия культурного многообразия, а те родители, которые желают углубленного изучения своими детьми Библии, Корана или Торы и привития им веры предков, прибегают к услугам частных школ.

Тянет в заключение пожелать, чтобы нынешняя атмосфера сохранилась в Обервилье-Пантене. Признаюсь, побывав в разные годы в различных уголках Старого Света от Сайгона (Хошимина) до исторического центра Бретани Ренна, я не встречал более яркой демонстрации культуры многообразия. Однако существование подобного культурного перекрестка не просто знаковое, но и типичное явление в современном мире. Могу добавить, и обнадеживающее!

Современная глобализация, ужасами которой у нас принято пугать, на самом деле, многосторонний процесс. Это не только унификация, но и расцвет многообразия, который стимулируется возникающими потребностями (в том числе отпора стандартизации культур), опираясь на новые возможности. Радикально изменяется характер коммуникаций, складываются новые формы человеческого общения. Беспрецедентными становятся масштабы и интенсивность трансконтинентальной миграции. Замечательно, что наряду с потоками материальных ценностей и людей происходит круговращение духовных ценностей.

Вместе с тем эти процессы несут в себе серьезные вызовы. Определенные общественные слои реагируют на интенсивность человеческого и культурного заимодействия агрессивной ксенофобией. Замечается тенденция указать мигрантам на «их место», заставить подчиняться обычаям большинства, на что они реагируют столь же агрессивным изоляционизмом. Острый характер имеют проблемы национальной идентификации отдельных стран, включая Россию. Между двумя порождаемыми глобализацией крайностями – унификацией и фундаментализмом – культура многообразия видится важным ориентиром. Сколь бы сложным ни представлялся процесс ее формирования, сколь бы ни велики были препятствия на ее пути (понятно, я не смог охватить все), я не вижу иной позитивной альтернативы.                                                                          

 

Примечания