Кант и этические практики современности

Никитенко А.

1.

Кант известен.

Его  «Grundlegung zur Metaphysik der Sitten», «Kritik der  praktischen Vernuft», «Die Metaphysik der Sitten» в силу различных причин оказали значительное влияние на формирование этической парадигмы современных СМИ. В период формирования цеховых отношений журналистики те принципы и практические приемы, которые предлагал философ, оказались наиболее адекватными как системе капиталистических товарно-денежных отношений, так и требованиям, предъявляемых общественным мнением к сообществу журналистов. Его этика нравственного долга импонировала безразмерным разрастанием личной ответственности за все, происходящее в мире: только личное  мучительное переживание осязаемости долга, сравнимое с экзистенциальным невроротически-непосредственным  восприятием реальности ( ср. у Сартра: «Подумаем, например, о стыде. Речь идет о способе сознания <…> [оно] есть неполагающее сознание себя (о себе) <…> его структура интенциональна, она стыдящимся восприятием чего-то, и это что-то есть я. Я стыжусь того, чем я являюсь»[1] - типичная клиническая картина невротика) может оказаться действенным перед хаосом товарооборота.

Кант этичен, и причина влияния его этики лежит в природе устойчивых ассоциаций, возникающих между именем философа и сферой его интересов.  Именно этим связям посвящено эссе. 

2.

Причина значимости этического в журналистике как социальной практике лежит в природе коммуникации журналиста с окружающим. Дискурсивная практика СМИ, кодифицируя и упорядочивая социальную практику и формируя решения, оказывающиеся значимыми и определяющими судьбу общества, должна оперировать некоторыми аксиоматичными знаниями, имеющими характер действенно-значимого и непререкаемого. Отсутствие подобного рода процедурных знаний только стесняет журналиста, лишая его убедительнейшего аргумента в споре, надежного прикрытия деятельности, ведь, как известно, «тщательно выверенный и взвешенный набор принципов может служить компасом, указывающим направления явного зла и явного добра, а также те этические направления, что лежат между этими двумя полюсами». И, повторимся, трудно переоценить влияние Канта в формировании подобного рода процедур.

Вместе с тем этика как научная дисциплина – при всей артикулированной готовности общества приобрести некоторые твердые основания в этой области социальной практики - переживает не лучшие времена. (ср. "Общественное мнение и на уровне повседневного сознания и на уровне лиц, имеющих явные или неявные полномочия говорить от имени общества, признает высокую (можно даже сказать первостепенную) значимость морали. И в то же время оно равнодушно или даже игнорирует этику как науку […] Задумываясь над тем, почему в наше онаученное время реальная нравственная жизнь протекает без прямого участия науки этики, следует иметь в виду ряд общих соображений, связанных с особой ролью философии в культуре, в частности с тем совершенно уникальным обстоятельством, что практичность философии укоренена в ее акцентированной непрактичности, самодостаточности»[2]).

Кант – символ не только научности этики, но и (даже скорее) ее практического осуществления. Следовательно, постановка вопроса - имеет ли влияние Кант и сегодня – влияние не опосредованное, выраженное через почти архетипическое имения в виду этического наследства Канта, - а влияние непосредственно-действующее, - то влияние, которого и добивается каждый практикующий философ, - должна искать свой предмет в сфере действенного, каждодневно осуществляемого. Т.е. в сфере практикующей журналистики.

3.

Известное Хайдеггеровское определение философии, как известно, заключается в том, что «философия есть историческое (т.е. историческивыполнимое понимающее) познание  фактической жизни. Оно должно прийти к категориальному (экзистенциальному) пониманию и артикуляции (т.е. осуществляющемуся знанию), в котором данное разделение интерпретируется не в качестве совместности и истока, восходящих к [самому] разделенному, а интерпретируется позитивно из основного отношения к фактической жизни, жизни как таковой»[3].  Определение Хайдеггера, включающее в себя имманентную слитность философии (и этики) как системы фигур понимания, и ее артикуляции, без сомнения приводит к вопросу о способе представления трудов этой артикуляции.

Вопрос далеко не праздный.

Известно, что коммуникация философа как практика осуществляется посредством определенного рода тел – философских сочинений. Отсюда неслучайно то, что подспудное влияние Канта отмечено благоговением перед реально данной толщиной издания его труудов. Кант-скриптор – прежде всего автор многих сотен страниц печатного текста. «Критика практического разума» - параболическая фигура ежедневно ощущаемой, подспудной работы, в которой сопрягаются различные аспекты мифа о Канте – в частности, известный эпизод со сверкой часов.[4]

Упоминание мифа о Канте достаточно существенно. То, что Кант является мифологизированной фигурой, не требует пояснений[5]. Интересно, что это влияние, понимаемое как насилие, интерпретируется исследователями поструструктуралистской направленности в плане невыраженной потенции самого Канта. Так, Жижек, ссылаясь на Лакана, пишет о парадоксальной слитности Канта и маркиза де Сада: «Кант не ставит вопрос о том, кто является «субъектом высказывания» морального Закона, лицом, высказывающим безусловное этическое требование — с его точки зрения этот вопрос сам по себе является бессмысленным, поскольку моральный Закон — это безличный приказ, «приходящий ниоткуда», т.е., в конечном счете, самоустановленный, автономно принятый самим субъектом. Через упоминание Сада Лакан показывает отсутствие у Канта как действие, делающее невидимым, «вытесненным», того, кто высказывает моральный Закон, и именно Сад делает его видимым в фигуре «садиста» палача-мучителя — этот палач — и есть тот, кто высказывает моральный Закон, лицо, которое находит удовольствие в нашей (морального субъекта) боли и унижении».[6]

Эта слитность парадоксальным образом осознается и в некоторых этических кодексах, которые при травестировании традиционно кантовской проблематики прибегают к языку де Сада – и, в частности, к модальности стыда.  («Выходя на экран и принимая то или иное решение, документалист обязан взвесить все возможные "за" и "против", всякий раз отвечая себе заново на вопросы: не буду ли я завтра испытывать чувство стыда за слова, произнесенные мною в эфире сегодня? смогу ли я после передачи взглянуть в глаза своему герою? не даю ли я зрителям повод понять меня не в том смысле, который вкладываю в свой текст?»[7]). Интересно, что непосредственное осуществление такого этического долга имеет практически непреодолимое препятствие в виде ограниченности  эфирного времени – переживание и рефлексия в классической парадигме требует значительных затрат ресурсов (Мыслитель Родена никуда не спешит).

Но агрессивен ли сам Кант? Не будем отрицать того, что кантовский императив («Моральный закон… есть императив, который повелевает категорически, так как закон не обусловлен; отношение воли к этому закону есть зависимость, под названием обязательности, которое означает принуждение к поступкам, хотя принуждение одним лишь разумом и его объективным законом, и которое называется поэтому долгом»[8]) действительно склонен повелевать. Но, вместе с тем, латентная агрессивность Канта девальвируется корреляционной зависимостью современной этической парадигмы от его идей – мысль о Канте как продуцирующей насилие личности потому и кажется парадоксальной, что она предполагает наличие иной, вне-этичной позиции.

Что при существующем этическом тоталитаризме – по крайней в мере, в сфере массовой коммуникации – попросту невозможно.

4.

Является ли этика метанаукой? Конечно, сопряжение и взаимопроникновение знаний, характеризующее современную науку, проявило себя и в этике. Этическое выражает себя посредством широкого круга дискурсивных практик. Но невозможно избавиться от ощущения, что этическое очень часто употребляется в оценочном контексте, вводя определенный контент в дихотомию «этическое/неэтическое».

Возможность этики быть основой, а не мерилом дискурса лежит, очевидно, в характере представления деонтологических знаний в различных формах. Традиционная форма нравственного кодекса (и шире – нравственного трактата) кодифицирует праксис, но сама не является им (и зачастую противоположна ему). Необходимо не книжное, а практическое знание. Недостаточно простого упоминания о норме, необходимы действия этически полагающей себя личности.

Составители современных нравственных кодексов журналиста руководствуются, очевидно, дейктическим принципом – главное высказать нравственный закон и покарать тех, кто его не соблюдает.

Главной заботой же для Канта всегда была само понятие личности, руководствующейся в своем поведении нравственным законом.  При всей тотальности нравственного закона личность обладает свободой.

Кант вообще во многом гуманнее и новее современных этиков.

 

Литература

I.

1. Кант И. Собрание сочинений в 6-ти тт., тт.1-3

II.

1.    Гусейнов А.А Этика и мораль в современном мире // Сектор этики Института философии РАН  Этическая мысль. - Ежегодник- М.: ИФ РАН. 2000

2.    Сартр Ж.-П. Бытие и ничто, - М., 2000

3.    Хайдеггер М. Положение об основании, - СПб, 1999

III.

1.    Жижек С. Кант и Сад – идеальная пара // www.anthropology.ru

2.    Проект этического кодекса тележурналиста // www.cji.ru

 

---