Некоторые области советской науки за рубежом отсутствуют, поскольку там отсутствуют соответствующие объекты исследования. Если все, изложенное выше, верно, то в этих науках из-за отсутствия зарубежных образцов положение делано отличаться в худшую сторону. Проверим это. Одна из этих наук – экономика сельского хозяйства.

Индустриальная экономика в СССР и на Западе имеет ряд общих черт. Там и тут имеются крупные предприятия и объединения предприятий, на которых трудятся наемные рабочие. Там и тут управление предприятием находится в руках наемного персонала – техноструктуры – и отделено от владения предприятием, находящегося там, в руках акционеров, здесь – в руках государства. Там и тут решаются сходные задачи по планированию, организации, оптимизации производства (94). Это частичное сходство позволяет заимствовать научные новинки в промышленности, и можно перечислить длинный ряд таких заимствований, от конвейера в 20-е годы до компьютера – в 80-е.

Напротив, организация сельского хозяйства в Советском Союзе не имеет ничего общего с организацией его где-нибудь еще, и здесь советские ученые вынуждены думать самостоятельно. Их задача представляется достаточно очевидной. Государство задает политические условия в виде своего абсолютного контроля над землей, трудом, средствами и продуктами производства, но внутри этих рамок оно хотело бы организовать производство наиболее целесообразным образом. Однако, ученые так и не создали ясной модели организации сельского хозяйства в этих рамках. Из-за ее отсутствия государство руководит сельским хозяйством путем мощных, но непродолжительных кампаний-лозунгов, вроде всеобщей химизации, переселения из деревень в агрогорода, строительства многоэтажных коровников, ипатовского метода, бригадного подряда, кукурузы, мелиорации или торфоперегнойных горшочков. И в основе большинства из этих впоследствии отменяемых кампаний оказываются ошибочные научные рекомендации, как, например, в ликвидации бесчисленных деревень по всей стране:

Вот какова оценка сельскохозяйственной науки в целом с точки зрения журналиста:

Другой пример – экономическая география, где решения тоже не могут заимствоваться из-за границы вследствие уникальности изучаемых этой наукой объектов. Несмотря на обилие экономических, географических, проектных, социологических, демографических и прочих институтов, рядом с новыми заводами забывают построить жилые дома, в затапливаемых водохранилищах не успевают вырубить лес, крупные города растут во много раз быстрее, чем это планируется, целые горные районы переселяются в долины, чтобы через несколько лет вернуться обратно к разрушенным домам и погибшим садам. Своевременно обнаруживать эти проблемы и предлагать методы их решения – прямая задача науки. Но ученые, занятые своими научно-имитационными и научно-идеологическими делами, оставляют реальные проблемы без внимания, за что их критикует высший руководитель государства:

Третий пример – проблемы экологии. Каждый природный объект тоже уникален, и результаты исследований в Калифорнийском заливе нельзя применить к Азовскому морю, а решения для Байкала списать с озера Верхнего. Здесь, в безопасности от губительного воздействия мировой науки, процветает множество локальных идеологий, объединенных в одну великую, гласящую, что только капиталистическая промышленность вредно действует на природу, социалистическое же хозяйство экологически безвредно. Вероятно, экология – наиболее трагический аспект нашей сегодняшней действительности, и наука вносит в него достойный вклад. В этой области локальные идеологии приводят к устрашающим последствиям. Вот два института составили комплексный план регулирования русла Терека для улучшения условий нереста рыбы. В процессе его исполнения:

Корреспондент газеты попадает в центральную научно-исследовательскую лабораторию охотничьего хозяйства и заповедников, находящуюся в Москве, и выясняет, что ее сотрудники в основном заняты заготовками мяса и рыбы для личных целей. В статье «Побочные продукты охраны природы» он пишет: «Научные сотрудники в период полевых исследований... занимаются отстрелом животных, сдают туши и берут за них деньги» (160, стр. 11). Другие журналисты пишут о том, что происходит на местах, в заповедниках.

Вот «Тигровая балка» в Таджикистане:

Или Кавказский заповедник, превратившийся в «тропу браконьеров», где «приходилось наблюдать унылую картину развала и оскудения… Общее количество ценных, редких копытных животных резко сократилось. Процветает ошеломляющее браконьерство» (161).

На заседании Верховного Совета СССР было сказано:

В печати можно встретить сотни примеров того, как научно обоснованное вмешательство в природу ведет к немедленной гибели почвы, рек, озер, лесов, морей и т.д. институт «Мосгипроводхоз» составил «Проект осушения и сельскохозяйственного освоения заболоченной приозерной котловины озера Неро Ярославской области», согласно которому сельскохозяйственное производство в котловине должно возрасти в 20 раз, доходность сельского хозяйства – в 17 раз и т.д. (212, стр. 136). Стоимость проекта 40 миллионов рублей. Вот результаты его двадцатилетнего осуществления:

Сегодня в котловине озера по проектам ученых тратится 10-15 миллионов рублей в год:

Снова и снова писатели и журналисты предъявляют ученым обвинения:

Один из журналистов пишет: «Современный человек безоговорочно верит науке, ее рекомендациям. Это налагает на ученых особую ответственность» (169). Поэтому лучше, если локальная идеология касается недоступных земных недр или расширяющейся Вселенной, на которые она не в силах повлиять. Хуже, если она затрагивает уникальные живые объекты, а за ее спиной стоит вооруженная бульдозерами практика. Научно-идеологическая ирреальность побеждает реальную природу, оставляя за собой мертвую пустыню.

Помимо эпизодов, подтверждающих установленные выше правила, в истории советской науки имеются события, которые выглядят как исключения из них. Таковых мне известно два. Первое – это признанное лидерство Советского Союза в космических исследованиях в период примерно с 1957 по 1967 годы. Второе – нулевое или небольшое отставание от Запада в военных областях исследования, доказательством чего является существующее стратегическое равновесие. В этих случаях как будто нельзя говорить о заимствовании, поскольку в космосе имело место опережение, а в военной технике заимствование не допускается секретностью. Часто высказываемое объяснение, что советские успехи в военно-космических областях обеспечиваются просто гигантским сосредоточием сил и средств не кажется убедительным. С позиций этой книги, концентрация сил и средств скорее препятствует, чем способствует успеху исследований, поскольку усиливает все факторы, порождающие локальные идеологии.

Первое исключение исчерпывающим образом объясняется в книге (30), написанной советским журналистом. По его мнению, советские ученые во главе с Королевым заимствовали американские идеи и, затрачивая огромные усилия, осуществляли их несколько раньше американцев, чем создавали иллюзию первенства. С американской стороны выполнялась чисто научная программа на основе ограниченных средств, с советской – громадная, в первую очередь пропагандистская акция на основе неограниченных государственных ресурсов. Так, о запуске первого спутника автор пишет:

Точно также описывается этот эпизод в другой книге о Королеве (Москва, 1969, № 12). Дальнейшие события развивались сходным образом. Специальные референты внимательно следили за американской прессой. Публикуемые в ней программы перехватывались и опережались, иногда буквально на дни, а отсутствие собственной программы скрывалось стеной секретности. Так были осуществлены: запуск гелиоцентрического спутника, полет Гагарина, сопровождавшийся огромной спешкой и напряжением, первый групповой полет (фактически в одноместном корабле), выход в открытый космос.

Затем и американцы спохватились, поняв пропагандистское значение космических успехов, и к концу 60-х годов ушли вперед на недосягаемое расстояние. Цитируемая книга заслуживает доверия, поскольку она была написана еще в период общепризнанного советского первенства и содержала в себе правильный прогноз дальнейших событий. Ее конечный вывод следующий:

Для разъяснения второго исключения можно привести несколько цитат из советской печати:

Из этих высказываний следует, что принципиальные стратегические идеи все же заимствуются. Но научный результат не ограничивается общей идеей. Нужны детали, подробности, технология, которые защищены от заимствования барьером секретности. Это ставит советских ученых перед необходимостью самостоятельных исследований. Или, как считают некоторые, все дело в разведке?

Я думаю, что советские успехи в большей степени зависят не от разведки, а от специфики военных исследований и локальных идеологий. Локальные идеологии возникают не от того, что ученые недостаточно талантливы и неспособны придумать правильные идеи. Способные люди встречаются статистически равномерно и имеются в каждом научном сообществе. Локальные идеологии возникают на стадии отбора, когда ценные идеи бракуются вследствие иерархических соображений.

На первой стадии решения военно-стратегической задачи – выборе направления исследований – возможный ответа неочевидны. Что окажется эффективнее для будущей обороны – построить лазерные пушки, или атомные подлодки, или увеличить в пять раз число сухопутных танков? Ответить на это могут только, проведя соответствующие исследования, некие специалисты стратегических наук. Но, будучи таковыми, они образуют научное сообщество, следовательно, создают локальную идеологию и, следовательно, в принципе не могут дать правильного ответа. Остается заимствовать решение на Западе, что и делается. Именно поэтому советская стратегия и является повторением западной (а не потому, что Запад избрал наилучшую возможную стратегию).

Когда принципиальное решение принято (например, делать крылатую ракету), направление поиска резко сужается и, главное, получаемые результаты могут однозначно оцениваться неспециалистами. Каждому ясно, что такой научный результат тем лучше, чем он быстрее летает, сильнее взрывается и т.д. Представители армии поощряют конкуренцию среди ученых, давая одно и то же задание разным научным группам, оставляя за собой право оценки результатов и зная заранее параметры аналогичных вражеских изделий. Оценка результатов производится вне научного сообщества. Фактически, принцип обхода возводится в обязательный закон, и это предохраняет от появления локальных идеологий в военно-технических областях науки.

Из этого, кстати, следует бесполезность засекречивания военной промышленности в условиях «мирного сосуществования». То, что может быть сохранено в секрете, т.е. тома чертежей, технологические схемы, опытные образцы и пр., легко воспроизводится другой стороной при наличии поставленной задачи. Лишь принципиальные идеи, обычно выражаемые несколькими словами типа «атомная подлодка» или «нейтронная бомба» не могут быть повторены. Пока военная новинка находится в пределах уровня технологических возможностей обеих сторон, необходимо и достаточно просто ее упоминания одной стороной, чтобы она была воспроизведена другой. Именно это имел в виду Винер, говоря, что сохранить секрет атомной бомбы можно было бы, лишь вообще не объявляя о ней:

Однако, не сообщать о новом оружии rose невозможно, и не только потому, что нужно просить у Конгресса деньги на его производство. Для стратегического равновесия необъявленное оружие бесполезно, поскольку оно не участвует в устрашении противника. Скрывать его наличие имеет смысл только во время войны с целью его внезапного применения. Если же стороны стремятся поддерживать мир, то новое оружие должно демонстрироваться, удерживая противника от нападения. Поэтому секретность не может помешать заимствованию оружия. Единственный выход для стороны, желающей достичь надежного преимущества – перейти на новый технологический уровень, недоступный для другой стороны.

Здесь можно последний раз вернуться к вопросу о роли постороннего (например, государственного) вмешательства в науку. До сих пор я высказывался о нем, в общем, благоприятно, утверждая, что оно обеспечивает выход сообщества из локальной научной идеологии. Но полезность такого вмешательства имеет свои пределы. Неспециалисты могут правильно разобраться только в таких проблемах, где правильные решения имеют очевидные и однозначные практические преимущества. Это отчетливо видно на примере любого вмешательства прессы в науку, в частности, на всех примерах, цитируемых в этой книге. Везде речь идет о чисто прикладных вопросах, о практических преимуществах одной теории над другой. Особенно часто печать выступает по медицинским проблемам, вероятно, потому, что медицинские локальные идеологии ощущаются всеми в буквальном смысле слова болезненно и вызывают глубокие эмоции.

Если же неспециалист вмешается в дискуссию по проблемам, еще не имеющим практических приложений, то нет ни одного шанса, что он сможет разобраться в ней правильно. К чему могло бы привести постороннее вмешательство, например, в теоретическую физику 20-х и 30-х годов? Кстати, таковое было осуществлено руководителями Третьего Рейха. Они отвергли теорию Эйнштейна (еврея) и поддержали учение шарлатана Бендера, что имело плачевные последствия для немецкой физики:

Поэтому с давних пор существует категорический запрет на вмешательство в научные вопросы посторонних лиц, особенно наделенных властью. Этот запрет благотворен не только для науки, но и для самих посторонних, оберегая их от затраты сил на помощь маньякам и проходимцам. Вот некий доктор технических наук, руководитель конструкторского бюро, через голову официальной науки добивается поддержки своих идей несколькими министерствами и Госпланом СССР. Он организует выпуск и сбыт самодельного лекарства от всех болезней. Он «активирует» на специальных дробилках различные вещества, в том числе обыкновенную воду, которая после этого якобы увеличивает привесы скота на 40 %. Затем все оказывается подтасовкой, ошибкой, жульничеством. «Слушается дело», выносятся приговоры, сроки, конфискации. Газета требует принять меры против тех, кто в свое время поддержал этого ученого: