ГЛАВНАЯ
страница

Constitutum
о концепции проекта

personalia
наши ведущие эксперты + наши авторы

natum terra
карта сайта

diegesis
концепции

sociopraxis материалы эмпирических исследований

methodo-logos размышления о методе

oratio obliqua критика, рецензии, комментарии

chora
публицистика, интервью

esse
эссе

sociotoria
форумы

habitus socis информация, аннотации, анонсы

studiosus
в помощь студенту (рефераты, консультации, методические материалы)

alterae terrae альтернативные ресурсы (ссылки)

ГОСТЕВАЯ КНИГА

К вопросу о заговоре журналистов против российской науки*

Андрей Ваганов

Американец, профессор Нил Нисбетт как-то заметил: «Журналисты, если с ними общаться, все переврут, а если не общаться, то денег на научные проекты не получишь». В этом, нарочито провокационном, заявлении точно схвачен, тем не менее, тот – основной, на мой взгляд, - социальный феномен, определяющий двойственное положение научно-популярной журналистики в современном обществе.

Другими словами, речь идет о чрезвычайной, иногда – буквально по образу и подобию средневекового цеха, закрытости научного сообщества от влияний извне. Этот онтологический признак проявляется не только в закрытости от общества, в интересах которого и на которое и работает научный журналист, но и в закрытости даже от прямого влияния властных структур государства. Класс научного журналиста, прежде всего, и определяется его умением (или, даже, талантом; а, иногда, и простым везением) проникнуть за этот редут и получить интересующую информацию от представителей данной корпорации напрямую.

Известный научный журналист, обозреватель влиятельного научно-популярного журнала Scientific American Джон Хорган (кстати, сам в прошлом квалифицированный физик) заявляет: «Каждый писатель и журналист, пишущий о науке, время от времени сталкивается с людьми, которые искренне не хотят внимания от средств массовой информации, желая, чтобы их оставили в покое и не мешали выполнять свою работу. Ученые часто не понимают, что подобная черта делает их еще более соблазнительными» [1, c. 109].

Между прочим, легкий ироничный тон американского журналиста довольно быстро сгущается до свинцово-чугунной консистенции, стоит нам только сделать несколько итераций в развитие его мысли на эмпирическом материале российской действительности. Ниже будут процитированы некоторые из высказываний участницы интернет-конференции «Российская наука и СМИ» (ноябрь-декабрь 2003 г.), организованной Фондом имени Конрада Аденауэра. Автор – научная сотрудница Института истории естествознания и техники им. С.И. Вавилова РАН Екатерина Комарова [2].

«Жаль, что появившиеся за последние годы вкладки-приложения о науке в «Независимой газете», «Российской газете», «Литературной газете», и «Известиях» мало способствуют решению реальных проблем науки. В них тоже отсутствует спокойный, трезвый и компетентный анализ, мало серьезных, взвешенных публикаций, что с необходимостью отличает экспертную журналистику».

Мой вопрос следующий: решению каких «реальных проблем науки» способствовали (и способствуют) статьи и книги замечательного научного журналиста, увы, ушедшего от нас, Ярослава Голованова?

Как раз, сотруднику Института истории естествознания и техники должно быть очевидно, что, например, книга Ярослава Кирилловича «Этюды об ученых» (издания 1970, 1983 гг.) полна, с точки зрения оплакиваемой «экспертной журналистики», передержек, неточностей, намеренных недоговоренностей. Но данный факт не мешает этому блестящему сборнику коротких эссе до сих пор оставаться каноном в отечественном научно-популярном жанре.

Известному отечественному научному журналисту Карлу Левитину даже принадлежит некий эмпирический закон: произведение понятности на точность в текстах научно-популярного жанра всегда остается величиной постоянной. Другими словами, сама природа научно-популярного текста заставляет журналиста все время балансировать между научной истиной и эстетикой художественного образа.

Вообще, как это ни парадоксально звучит, но, может быть, высшая похвала научному журналисту, - когда читатели ему говорят: «Прочитал твою статью. Ни фига не понял! Но оторваться не мог!». (Кстати, это еще вопрос - может ли научный журналист быть «экспертом», например, в вопросе методологических основ переписи населения или в космологических теориях возникновения Вселенной, хотя сами ученые любят пошутить: эксперт – это человек из другого города.)

И уж никак нельзя согласиться с тезисом из доклада Екатерины Комаровой о том, что во вновь возникших научных приложениях в некоторых российских газетах «отсутствует спокойный, трезвый и компетентный анализ, мало серьезных, взвешенных публикаций». Здесь, впрочем, меня и сотрудницу Института истории естествознания и техники может рассудить только тщательный контент-анализ. Не претендуя на такой статус, хочу лишь привести один пример из собственной журналистской практики.

16 февраля 2000 г. в «Независимой газете» был опубликован отчет о «Круглом столе» прошедшем по инициативе газеты – «Перспективы научной рациональности в ХХI веке». Так вот, эта публикация – уникальный случай в отечественной журналистике! – стала причиной появления нескольких книг, изданных Институтом философии РАН [3].

И еще одна, последняя, цитата из доклада Комаровой.

«Общий информационный массив опубликованных в последние годы газетных материалов, посвященных науке, настолько велик и неадекватен реальным проблемам сегодняшней науки, что заставляет сделать следующее предположение: за всем этим стоит вполне определенное стремление к созданию негативного имиджа науки, психологической фрагментации научного сообщества и дискредитации отдельно взятого ученого. И это понятно: все еще достаточно сплоченное отечественное научное сообщество остается на данный момент, пожалуй, единственной силой, которая может достаточно аргументировано возражать против патологического стремления к добровольному низведению России до статуса заштатной развивающейся страны».

Сформулированная в этом отрывке модель, объясняющая «реальные проблемы сегодняшней науки» в России, в общем-то, понятна и отнюдь не нова. Условно можно назвать ее – модель «Большого журналистско-масонского заговора против российской науки». В этой, впрочем, связи важно подчеркнуть другое. Печально, но в данном случае мы имеем дело не со случайным артефактом вырвавшегося наружу подсознательного. Перед нами – типичный способ социальной самоидентификации значительной части российских (да и западных тоже) ученых. Вот еще один характерный образчик такого рода способа рассуждений.

«…в «Независимой газете» появилась статья, порочащая ряд ведущих биологов нашей страны, - заявил в мае 2003-го года на Общем собрании Российской академии наук академик В.П. Скулачев. - В ней говорится о конкурсе, имевшем целью распределение грантов на исследования в области физико-химической биологии, на что было выделено 150 млн. руб. была создана комиссия из членов академии, которая эти деньги распределила… но любой конкурс не без недостатков, и можно высказать соответствующие замечания. Но то, что произошло сейчас, выходит за рамки объективной критики. Вот пример черного пиара, который внедряется у нас в стране некими силами и проникает в нашу академическую среду» [4] (курсив мой – А.В.).

Не хочу вступать тут в дурную политологическую дискуссию (если следовать буквальному переводу с латыни: «дискуссия» - это «бестолковая беготня») по этому вопросу. Замечу только, что в математической логике строго доказывается: модель и расчет не должны быть точнее исходных данных. Именно поэтому теории «больших заговоров» не работают в социальных системах – слишком неточны и неоднозначны эти самые исходные данные, чтобы в итоге получить адекватный реальности результат.

Но, вслед за Умберто Эко, повторим: модель – в смысле определенного хода рассуждений и методологического решения – «разрабатывается для того, чтобы указать общую форму в различных феноменах» [5, c. 11]. В нашем случае, факт существования в умах многих представителей научного сообщества модели «Большого журналистско-масонского заговора против российской науки» говорит всего лишь о том, что само это научное сообщество построено по принципу, весьма напоминающему структуру тайного средневекового Ордена. Идет, как бы, проекция устойчиво присутствующего у кого-то в голове методологического решения о «правильном» мироустройстве, на реально существующие структуры социума. И этому можно найти весьма глубокие (архетипические) объяснения. Достаточно вспомнить историю Пифагора Самосского (ок. 540 – 500 гг. до н.э.).

«Хотя многие знали о намерениях Пифагора, никто за пределами братства не знал, чем именно занимаются Пифагор и его ученики, - пишет Саймон Сингх. - Каждый член школы приносил торжественную клятву никогда, ни под каким видом, не разглашать посторонним математические открытия братства. Даже после смерти Пифагора один из членов братства был утоплен за то, что он нарушил клятву, - публично заявил об открытии нового правильного тела, додекаэдра, ограниченного двенадцатью правильными пятиугольниками. Множество мифов о странных ритуалах, совершавшихся членами братства, и немногочисленность надежных сведений об их математических достижениях - следствие той доведенной до предела таинственности, которой окружали себя пифагорейцы» [6, c. 26].

Собственно говоря, в начале 17-го века английский философ и политический деятель Френсис Бэкон в своей утопии «Новая Атлантида» лишь закрепил идеал такой организации. В этом трактате описывается вымышленная страна, в жизни которой исключительную роль играет так называемый Орден «Дом Соломона» - научная организация нового типа, образ которой во многом и вдохновлял организаторов Лондонского Королевского общества (основано в 1660 г.). «По Бэкону, научная организация должна занимать исключительное положение в стране, пользуясь полной государственной поддержкой и почестями <…> и оказывая непосредственное влияние почти на все сферы жизни, - подчеркивает российский историк Дмитрий Сапрыкин. – При всем том научное общество остается, фактически, никому не подконтрольным (в значительной степени даже государству – представитель Ордена в «Новой Атлантиде», например, говорит: «…на наших совещаниях мы решаем, какие из наших изобретений должны быть обнародованы (published), а какие нет. И все мы даем клятвенное обязательство хранить в тайне те, которые решено не обнародовать…») – тем более речь не идет ни о каком контроле со стороны общества» [7, c. 23-24].

Понятно теперь, что научный журналист, как представитель того самого общества, имеет дело с носителями такой модели социального устройства, которая формировалась и самовоспроизводится вот уже более двух тысячелетий. И хотя это, действительно, внушает трепет, но профессиональный журналистский инстинкт, зачастую, оказывается еще более могучей силой. По крайней мере, этим и отличаются лучшие представители научной журналистики.

* «Журналист», №5 (май), 2004, с. 14-15