Среди советских ученых нетрудно встретить людей, которых и по своей психологии, и по результатам своей деятельности можно назвать «подлинными учеными». Некоторые люди устроены так, что они, вопреки всему, происходящему вокруг, все равно занимаются наукой. Не опровергается ли этим все сказанное выше? Ведь если есть настоящие ученые, то есть и настоящая наука. Но в книге Куна имеется замечание, что иногда члены сообщества могут быть учеными, а совокупный результат их действия не будет наукой. Для существования науки недостаточно наличия талантливых индивидов. Важно и то, каким образом они объединены в действующую структуру.

Кумулятивная нормальная наука напоминает сборку некоего здания из блоков, изготавливаемых и монтируемых по определенному плану. Это здание в каждой науке строится совместными усилиями ученых всех стран. Каждая его деталь, т.е. частное исследование, опирается на предшествующие, и служит опорой для последующих. Цель истинного ученого состоит в том, чтобы внести как можно больший вклад в эту постройку. Здесь сотрудничество ученых сочетается с конкуренцией – одновременно многие понимают логику строительства, и тот, кто первым изготовит необходимый сегодня блок, останется в числе авторов здания. Продублировать исследования и доставить нужную деталь с опозданием означает не сделать ничего. Наука даже еще более сурова, чем спорт. В ней нет серебра и бронзы, и чтобы остаться в ее истории, нужно хоть однажды быть первым.

В этом соревновании советский ученый сталкивается с перечисленными выше «факторами отставания». Они создают ему дополнительные трудности, отсутствующие у его зарубежных коллег. Но поскольку факторы отставания имеют статистический характер, ученый или группа ученых могут надеяться на локальные флуктуации. За счет своего таланта, интенсивного труда, щедрого финансирования они могут преодолеть отставание и выиграть научное соревнование на узком участке исследовательского фронта. Крупнейшей флуктуацией такого рода, возможно, является успех группы Королева в космическом соревновании в 1957-1967 годах, достигнутый благодаря его научному и организаторскому таланту и полученным – от государства неограниченным полномочиям и ресурсам (подробнее об этом ниже). Но советская наука в целом этого сделать не может, поскольку статистический закон может быть преодолен лишь в части системы, а не во всей системе. Советские научные сообщества в целом обречены на хроническое отставание.

Из этого следует, что ученый, желающий внести свой вклад в здание мировой науки, должен ориентироваться не на советские, а на зарубежные работы, иначе его научный уровень окажется безнадежно низким. Фактически, он должен внутренне выйти из своего научного сообщества и стать частью мирового научного коллектива. Именно так ведут себя те, кого лично я считаю настоящими учеными. Во всем – в постановке задачи, в методах решения, в полученных результатах – они ориентируются на мировую науку, часто оставаясь совершенно непонимаемыми своими соседями по лаборатории.

На этом пути есть свои трудности. Мало выполнить исследование, надо еще сообщить о нем. Публикации на русском языке в мире практически не читаются. Переводимые на английский язык советские журналы тоже мало популярны, поскольку читать множество заполняющих их научно-идеологических и научно-имитационных текстов в надежде встретить ценную работу, очень утомительно. Личные контакты, публикации в международных журналах, поездки на международные конференции рядовому советскому ученому недоступны. Поэтому, когда советский ученый получит важный результат, в мировое научное здание, скорее всего, войдет не он, а одновременно или позднее полученный результат западного ученого. Советскому останется лишь жаловаться:

Другой пример. Советский палеонтолог, который, вне всякого сомнения, является истинным ученым, пишет, что в 1979 году американскими палеонтологами и геохимиками была предложена гипотеза, объясняющая преобразования органического мира на рубеже мезозойской и кайнозойской эры ударами крупных метеоритов. Эта работа имела огромный резонанс:

В это же время было выполнено крупное советское исследование, также посвященное изменениям в биосфере на границе мезозоя и кайнозоя. В нем участвовало 40 ученых из 15 институтов, было опубликовано 7 монографий, но все они «к сожалению, не привлекли к себе такого же внимания» (129, стр. 134).

В послесловии к книге Куна советский автор пишет, что им одновременно с Куном была предложена аналогичная концепция научной революции и в доказательство на трех страницах цитирует самого себя (144, стр. 279-281). Однако, в мировой научный обиход вошла только теория Куна.

Посмотрим, в какой степени работы советских сторонников тектоники плит были использованы в создании плитно-тектонической парадигмы мировой геологии. Весьма полный перечень этих работ приведен в книге (304) в разделе, который так и называется «Вклад советских ученых – в развитие новой мобилистской теории тектоники плит и глобальной тектоники». Важно, что в нем перечислены только оригинальные и качественные работы, без обзоров, заимствований и ошибочных работ. Первым в нем назван Кропоткин – советский защитник дрейфа континентов. Но в истории мировой геологии эта проблема оказалась связанной с именами Дю-Тойта, Кинга, Ранкорна, Ирвинга, Клерра и других. Затем упомянута идея Пейве о тождестве офиолитов и океанической коры. Мировой геологией она была принята из рук Дьюи и Берда, высказавших ее одновременного Пейве. И так далее. Из примерно 25 работ, перечисленных в списке, в мировое здание тектоники плит уверенно вошли две: гипотеза Сорохтина и Лобковского о затягивании океанических осадков в зону субдукции и работа Карасика о спрединге в Ледовитом океане. Две работы не известны на Западе, но и не повторены там – идея Сорохтина о гравитационной дифференциации Земли как источнике плитных движений и его же работа о распространении золота в земной коре. Остальные 20 работ были продублированы западными учеными, о чем здесь же частично сообщается:

«Была предложена модель восходящих мантийных потоков (Ушаков, Исаев, Красс, 1969), достаточно близкая к модели Уилсона-Моргана... Бала количественно объяснена природа увеличения глубины дна срединно-океанических хребтов по мере удаления от рифтовой трещины (Сорохтин, 1973), несколько позже эта задача была решена самостоятельно Р.Л.Паркером и Д.В.Ольденбургом (1973) (304, стр. 15)».

Этот пример показывает, что высококачественные советские работы (сами по себе составляющие исчезающе малую часть советской научной продукции) могут быть своевременно замечены и использованы в конструкции мировой науки примерно в 10 % случаев, остаются незамеченными и недублированными в течение длительного времени тоже примерно в 10 %. Остальные 80-85% работ почти одновременно дублируются зарубежными учеными и входят в историю науки под их именами.

В цитированном разделе книги говорится:

Однако, изменить мнение в будущем можно, но историю науки это изменить не может Пересмотреть чей-либо вклад в науку нельзя, как нельзя заменить кирпичи в уже выстроенном доме. Вклад в науку, по определению не пересматривается, поскольку он зафиксирован прямо в построенном здании науки. Если работа, даже сделанная хорошо и вовремя, не попала в конструкцию, то никакой историк изменить этого не в силах. Если зарубежным геологам, которые возвели здание тектоники плит, советская геология представлялась однородной фиксистской массой, значит, такова и была ее действительная роль в мировой геологии. Даже последующее мировое признание заслуг ученого, сопровождаемое соответствующими почестями, не может изменить этого правила. В 1978 году советский математик Канторович получил Нобелевскую премию за работы в области математической экономики. Первая из них – «Линейное программирование» – вышла в 1939 г. и осталась незамеченной. Книга «Оптимальное использование ресурсов», написанная в 1940 г., увидела свет лишь в 1958. В 1948 г. американец. Данциг повторил его работу в более частном и более слабом виде. Он сразу же стал основоположником быстро развивающейся области науки и через несколько лет получил Нобелевскую премию. Последующее признание заслуг Канторовича не устраняет того факта, что основой для развития данного направления в мировой науке были работы Данцига и его последователей.

Все перечисленные причины приводят к тому, что здание мировой науки возводится, в основном, усилиями зарубежных ученых. Советские работы присутствуют в нем в виде изолированных вкрапленников, относительная масса которых во много раз ниже относительной численности советских ученых. Уровень каждой из этих работ много выше среднего советского уровня. Подтверждение этому иногда можно встретить в официальном высказывании. Например, на собрании отделения АН СССР в 1984 году говорилось, что размеры Советского Союза позволяют советским геологам быть лидерами в мировой науке, однако:

Благодаря факторам отставания, действующим в больших научных сообществах со статистической неизбежностью, советская наука не может развиваться с той же скоростью, что и мировая. Если советское научное сообщество изолируется от мировой науки и начнет ориентироваться главным образом на отечественные работы, эта отрасль обречена на быстрое отставание.

Научные результаты обладают одним свойством – они чрезвычайно легко заимствуются. Они понятны, доступны, бесплатны, легко усваиваемы, портативны и хорошо транспортируемы. Например, плоды 300-летнего развития европейской науки в XX веке были легко усвоены многими странами, где о науке до того и не слышали. Экспериментальная психология, абсолютно отсутствовавшая в СССР в течение 30 лет (если не считать заменявшей ее локальной идеологии), была восстановлена и в некоторых разделах приближена к мировому уровню за считанные годы. Поэтому страна, отстающая в научном соревновании, может в любое время прервать свою устаревшую традицию и одним броском усвоить чужие достижения. Такое соревнование напоминает марафонский забег на стадионе, где после каждого круга отстающих подвозят до лидеров на автомобиле. Отставание не накапливается – на каждом круге гонка начинается с нуля и опять с нуля.

Это, возможно, труднее всего понять. Отставание советской науки может быть очень небольшим – на несколько месяцев, требующихся для печатания и доставки в страну иностранных журналов. Советские ученые могут пользоваться теми же теориями, знать те же факта, работать на тех же приборах, что и зарубежные. Но самостоятельно достичь всего этого они бы не смогли и за срок многократно больший. Советскую и зарубежную науку нельзя представлять себе в виде двух зданий, из которых одно чуть-чуть ниже другого. Существует одно здание, в котором мировая наука возводит этаж за этажом, а советская поднимается на лифте. Это положение констатируется многими наблюдателями. Академик Арцимович пишет:

На упомянутом выше собрании отделения наук о Земле АН СССР в марте 1984 года говорилось:

Взаимоотношения советской и зарубежной науки Орлов охарактеризовал как «бег вдогонку». Поповский сказал, что «сколько-нибудь фундаментальных и полностью оригинальных открытий наша наука при нынешнем ее состоянии не дает и дать не может» (227, стр. 95).

Иллюстрацию этого положения можно наблюдать в развитии советской техники, которая, в общем, ненамного отстает от мировой. Если бы это было результатом независимого технического развития (как это официально предполагается), то существовали бы собственные эволюционные ряды моделей, отличающихся от западных. В действительности же все новые модели автомобилей, магнитофонов, фотоаппаратов, компьютеров, калькуляторов и т.д. и т.д. являются сильно ухудшенными копиями зарубежных моделей, выпущенных на 5-10 лет раньше. Прогресс техники идет не за счет накопления собственных знаний и опыта, а за счет заимствования все новых зарубежных образцов. Вот корреспондент приходит в «огромное восьмиэтажное здание» института, где конструируют холодильники, чтобы посмотреть на новые перспективные модели. Представитель института ведет его

Заимствование проникает в плоть и кровь советских ученых. Существует специфический тип советского ученого – обозреватель зарубежных результатов. Это эрудированный, часто талантливый составитель обзоров, учебников, руководитель семинаров. Для советских коллег он служит источником новых знаний и идей, но его личный вклад в мировую науку невелик. В геологии таков Хаин, в биологии – Дубинин (после 1948 года), в физике, как утверждают, таким отчасти был Ландау.