Секс в большом телевизоре

Гибелев И.

Пространство культурных вещей чрезвычайно многообразно и неоднозначно. Человек привыкает к тому, что его субъективный взгляд на вещи есть всегда взгляд субъектный. Критическое отношение к субъектному смотрению на вещи заставляет признать, что они (вещи) захватывают и других людей, их жизненные ситуации, тот культурный микроконтекст, в котором они растворены. Такой взгляд на вещи можно назвать субъектно-объективным. Но означает ли это, что сами вещи даются в своей относительно предельной объективности? Видимо, нет. Дело в том, что такая объективность есть объективность рефлексивная, исследовательская, а не самих вещей. Поэтому, будучи субъективным лично, от противного, можно быть объективным исследовательски.

Обратимся к микроконтексту. Российское телевидение который год с удовольствием отводит время художественному сериалу «Секс в большом городе». Большую часть телевизионной аудитории составляют женщины, что понятно, поскольку секс в фильме подается как, в основном, инициатива и дело женщин, понятно, также, что главными героями  (не героинями, а именно героями, носителями сексофаллоцентричности) фильма становятся женщины. Это особенно привлекает более молодую (до 35-40 лет) и феминизированную часть российских женщин. Российское общество, оставаясь во многом традиционным, делится фильмом на две составляющие: женщин, приветствующих позиционируемые гендерно-половые отношения (приветствуют именно только женщины) и женско-мужскую составляющую, не принимающую фильма.

То, что фильм продвигает новый для постсоветского идеолого-рыночного пространства новый брэнд, очевидно. Начнем с того, что секс в большом городе (совокупность гендерно-половых отношений) не может соответствовать сексу в маленьком городе или в деревне. Гендерно-половая среда последних, понятно будет испытывать значительное телевизионное изменяющее воздействие. К продвигаемым трансформациям отнесем частые, беспорядочные половые связи, гомосексуальные отношения, а также, и что самое главное, понимание героями своего сексо-бытийного положения, психосоматические фиксации сексо-бытийной погруженности. Секс становится единственной реальной (в платоновском смысле) сферой бытия. Секс – здесь- и инобытийная категория, одновременно и феномен, наполняющий, заполняющий собой городское пространство.

Здесь было бы соблазнительным продолжить размышления в классическом (структуралистическом) фрейдистском стиле (по разведению бинарности секса на фаллоцентричность/вагиноцентричность). Однако эта парадигма несколько устарела для феноменологического анализа ситуации, хотя и будет востребована в культурфилософском срезе онтологического плана культурной среды секса в большом городе. Проблема здесь еще и в том, что секс в большом городе, как среда приложения культуро-дискурса `фаллос-влагалище`, ангажирован современностью на уровне массового сознания, однако совершенно не отвечает рефлексивной аутентичности современных исследовательских практик.

Секс в культурно-гендерном отношении давно потерял четкую двуполую выраженность. Да имел ли он вообще, сам по себе, как таковой, четкую двуполую выраженность? Понятно, ответ на этот вопрос есть ответ на вопрос формирования и легитимация культурой определенных сексуальных отношений в той иной культуре, в то или иное время. Сейчас нет смысла останавливаться на этом, достаточно уже замусоленом, пятачке.1

Что же такое секс сегодня? Здесь нам не обойтись без некоторой образной метафоричности. Он представляется неким обволакивающим состоянием, проникающим внутрь всего, обладающим фалловагинальной природой, секс возвращается в свое утробное состояние, когда совершенно не ясно – какая сексуальность находится в утробе матери. Изменения в гендерно-половых отношениях, вся западная цивилизация вызвала к жизни эту утробно-онтологическую, мифологическую (синкретичную) форму бытия секса. Не только феноменальное сексуальное измерение большого города приобретает неразличение. Какое неразличение? Думается, раз  сексо-бытийное пространство, да и гендерно-половое, конституируется культурой, то пол, хоть и претерпевает изменения, но остается в глубине неизменным, это, собственно, позволяет двигаться жизни дальше. Теперь остается гендер. Действительно, именно на уровне гендерных признаков происходит унификация секса и половых ролей. Онтогенез сексо-бытийного пространства неизбежно маркирован био-половым различием. И это различие пронизывает и определяет все трансформации сексо-бытийные трансформации пространства человека в современности. Биологически выраженная активность/пассивность есть неизбежная матрица всего пространства бытия секса. Но на гендерном уровне активность/пассивность претерпели значимые изменения. Помимо уже традиционной маскулинизации женщины и феминизации мужчины, следует отметить снижение возрастного порога общественно-публичного допущения секса.

Теперь для нас интересно проследить динамику трансформаций, вносимую в матрицу феноменальными метаморфозами, ведь и функция оказывает огромнейшее влияние на субстанцию, будучи даже в бесконечно-далеком отдалении от нее.

Современная женщина не хочет быть пассивной, по крайней мере в социо-культурном срезе бытия, даже активная пассивность воспринимается ею как «мягкое насилие», вежливое, но ригористичное указание на присущее от природы второе место, указание, обнаруживающее определенный бытийный недостаток, восполняемый с помощью мужчины. То еж самое, в принципе, можно сказать и о мужчинах. Изменения современного гендера связаны, очевидно, с телесно-культурной констатацией бытийной недостаточности обоих полов. Что же делать, теперь женщина хочет оставаясь женщиной иметь мужской гендер, то есть оставаться женщиной в половой сфере, быть пассивной по полу. А мужчина отдает свою био-половую активность, приобретая взамен чуть ли не природную женственность (пробуждая ее в себе). Мы знаем, что западноевропейская традиция, да, пожалуй, большая часть традиционной культуры маркирует активность как положительную ценность, пассивность воспринимается как противоположность. Описанные изменения приводят к тому, что активная пассивность воспринимается в обществе как сублимация какого-либо комплекса, как возмещение ущербности. Но здесь нам стоит обратить внимание на замечание психологов: социо-культурная активность женщины оказывает прямое обратное воздействие - приводит к маскулинизации половых отношений.

Все мутации активно-пассивной структуры в развитии означают мутацию самой структуры в ее изначальности. Изначальность структуры, предполагает сопричастность, неразрывную нерасчлененность, при всей четкости био-половой различимости как это было в традиционном обществе. Сериал предлагает нам новую форму отношений. Женская пассивность, неудовлетворимая, становится активностью, то есть активностью пассивного начала. Стоит отметить, определенного рода идиотски огол(о)телую оптимистичность, с какой преподносятся фрустрации главных героев, собственно, сексуальные фрустрации и представляют главную пружину, управляющую сюжетом и действиями героев. Женщины могут плакать, переживать и т.д., но эти состояния преподносятся в атмосфере легкой иронии, они становятся незначимыми, незначим сам результат, важен процесс – движение к сексуальному Олимпу, вечно недостижимое стремление. Герои похожи на ницшевских «бабочек и порхающих мотыльков». Секс в большом городе – секс не серьезный, не антично-трагедийный, это секс балагана новой глобальной деревни эпохи высокотехнологичного средневековья. Карнавализация хорошо просматривается в стремлении снять запретные темы и посмеяться над ними. Сериал в этом отношении составляет одно стилевое единство с ток-шоу на «запретные темы», сексуальной пронизанностью рекламы, сексуальностью современного информационного поля. И здесь происходит одна очень важная идеологическая подмена. Если карнавальный секс средневековья был именно карнавальным, то есть культурный институт, принимающий такой секс – это карнавал, то в современности карнавальные гендерно-половые трансмутации переносятся в сферу «серьезного» пространства культуры. Поэтому в фильме становится возможной симуляция реального жизненного пространства с его бытийными проблемами и экзистенциальными заботами и страхами. Герои вроде бы всерьез озабочены поиском традиционных сложившихся гендерно-половых отношений, но это поиск подменяется поиском карнавальным. Секс в большом городе – это карнавал наоборот, это карнавал вне своей противоположности, карнавал как единственно серьезное культурное пространство, с убитой традиционной серьезностью, снятой в тотальности поверхностного оптимизма, оптимизма, становящегося, при более внимательном взгляде, экзистенциалом сегодняшней культуры, экзистенциале уже не заданном человеку генетически, не определяющем его природно, но таким, к которому необходимо долгое рефлективное пробивание. Конечно, этот экзистенциал продукт экзистенциальной рефлексии эпохи модерна, но он настолько растворился в повседневности, что выловить его оттуда становится все более трудно, все более, с временем срастания экзистенциального пространства с архетипической сферой человека. Карнавал приучает умирать весело, без страха, по крайней мере, с идиотской улыбкой на лице (философствование главного героя фильма «Бойцовский клуб» по поводу счастливых лиц пассажиров, терпящих катастрофу). Что дает такой карнавал, он дает витализирующее воздействие умирающей гуманистической традиции Западноевропейской цивилизации и культуры, точнее, пытается скрасить , а еще точнее закрасить пустое место западноевропейской (североамериканской) версии бытия. Хорошо, когда человек понимает почему он может или должен смеяться, плохо, если, нет. Большинство современного человечества не знает почему смеется. Наша философская задача – сказать, почему.

Итак, секс в большом городе представляется метафорой современного культурного пространства и его доминантой. Открытие тела как сексуально свободного, раскрепощенного, в некоторой степени порнографичного захватило современную культуру, даже вещи из «чистого» технико-технологического пространства начинают приближаться по форме к сексуально-телесной ориентации человеческого бытия, их свойства и функции проявляются в словах и образах чувственной эротичности, сексуальности и порнографичности, - в зависимости от множества интенций и факторов, задающих их социально-культурный контекст. Эти вещи имеют четкую био-половую дифференциацию и выраженность, но не имеют гендерной ограниченности. Например, бритва. Традиционно вещь-знак мужской силы, маскулинности, указывающая на фалличность контекста. Теперь и женщины могут пользоваться бритвой, подчеркивающей их, собственно женскую красоту, красоту ног. Мужская бритва – символический субститут фаллоса, имеющегося изначально. Для женщины, бритва – субститут фаллоса захваченного, ставшего ее собственностью в результате переосмысления принципа собственности и передела собственности (культурной, социальной, бытовой и проч.). Автомобиль. Женщина за рулем автомобиля – это женщина с пристегнутым искусственным фаллосом, салон автомобиля – влагалище, женщина в салоне автомобиля, - женщина, высовывающая искусственный фаллос из собственного влагалища (Образ пока еще непонятный, но близкий феномену активной пассивности). Мужчина в салоне – это мужчина обладающий пассивностью, заполняющий вместимость. Во время движения женщина проявляет вновь сформированный гендер, мужчина – естественный.

Феноменально-культурная проекция «Секса в большом городе» говорит о сексуальном теле как главной духовной ценности современной культуры.

Версия для печати